Забайкальцы (роман в трех книгах) - [359]

Поднявшись на крыльцо, Матафонов приостановился на миг, рукавом гимнастерки вытер потное лицо, разгладил, подкрутил усы и, подхватив левой рукой шашку, шагнул в раскрытую дверь.

Пробыл Матафонов у командующего не более получаса, но вышел от него еще более распаренным. Уж так-то удручен был он состоявшимся разговором, что не-видел, не замечал ничего и в едущем ему навстречу всаднике не узнал своего посельщика и давнего друга Ефима Козулина. Очнулся он от мрачных дум лишь после того, как всадник, осадив коня, воскликнул:

— Василий Иваныч, здравствуй!

Матафонов поднял голову и остолбенел от удивления.

— Ефи-им! — протянул он, разводя руками. — Живой! А сказали, убили тебя белые! Да вот недавно Новокрещин рассказывал.

— Били, дружище, да не добили. — Козулин спешился, глазами показал на соседнюю избу. — Отойдем вон в холодок, на завалинку, все расскажу подробно.

Утомленный жарой и дальней дорогой, конь охотно потянулся за хозяином в тень высокого забора. Закинув поводья на седло, Ефим присел рядом с Матафоновым и, закурив из кисета посельщика, поведал ему обо всем, что произошло в их селе, что в числе других сожгли белые каратели и пятистенный дом Матафонова.

Облокотившись на колени и подперев руками голову, молча слушал Василий печальную весть. Знать, такой уж злополучный для него выдался этот день, что беда за бедой рушились на его голову.

— Да ты не убивайся шибко-то, — пытался утешить друга Ефим. — Что поделаешь, раз так оно случилось. Ничего-о, Авдотья твоя баба боевая, не пропадет, переберется с ребятишками к своим и проживет, родства-то у тебя полно.

Молча слушал Матафонов друга, уставившись глазами в одну точку.

— Только войну-то поскорее бы закончить, одолеть эту контру проклятую, — продолжал Ефим, — Все выправим и дом тебе отгрохаем ишо лучше прежнего. А там, гляди, как власть-то установим советскую, то и коммунию организуем, вот как Семенихин-то нам рассказывал, помнишь? Так что, может быть, свои-то домишки нам и не потребуются, для всех один большой выстроим и все беды наши забудем, как заживем по-новому-то! Сыпни-ка ишо табачку-то, перекурим это дело.

И, закурив, переменил разговор, чтобы отвлечь приятеля от мрачных дум:

— Десять ден плутал по тайге, пока до вас добрался. Да ишо подфартило мне: гурана подстрелил здоровенного, прокоптил его на дыму, этим и питался, да иногда хлеба разживался у пахарей на заимках. В села-то не заезжал, опасно. Да-а, ну а у тебя как дела в полку, командуешь?

— Откомандовал, — грустно усмехнувшись, вздохнул Матафонов. — Мало того, что прогнал из командиров, да еще и трибуналом грозит Журавлев. Вот как оно получается, там враги дом сожгли, семью по миру пустили, а тут самого и свои же расфукать могут, как самую последнюю контру. Очень даже может быть, беда-то, она в одиночку не ходит.

Козулин опешил и, глядя на друга широко раскрытыми от изумления глазами, еле нашелся что сказать.

— Ерунду какую-то городишь, Василий, быть этого не может, смеешься ты, што ли?

— До смеху мне при эдакой веселости, тоже скажешь…

— Так за что же тебя?

— За невыполнение боевого приказа, вот за что. Оно, в общем-то, и правильно, сам виноват, поделом вору и мука.

И тут Матафонов, движимый желанием облегчить душу, заглушить в ней обиду на злую судьбу, разговорился: рассказал, как полк его отступил, не выполнив боевой задачи, и горестный рассказ свой закончил словами:

— А все из-за карахтера моего дурацкого, людей пожалел, скажи на милость! Выступили мы в ночь, а потом и весь день по тайге с горы на гору, да ишо в эдакую жару. Башурову заняли, вижу, и кони и люди мои измучились, устали, и решил роздых дать им! До белых-то, как разведка наша доложила мне, далеко ишо, думаю, пусть ребята перед боем-то отдохнут. И отдохнули на свою голову: и позицию не удержали, и урон большой понесли. Ясно, что за такое дело и в трибунале не помилуют, чтобы другим в науку было.

— Насчет суда бояться тебе нечего, там вить не звери сидят небось, а свои же партизаны, большевики, разберутся.

— Тут и разбираться нечего, сам признаю, что виноват кругом.

— Мало ли что, ну допустил ошибку, так конь-то об четырех ногах, да и то спотыкается, а вить ты человек. Не-е-ет, о расстреле тут и думать нечего, ты мне вот что скажи: кто теперь командиром-то заместо тебя будет?

— Выберут, сегодня ради такого случая собрание будет полковое. Приходи, вот и узнаешь.

— Приду.

Глава XXII

К вечеру, когда спала полуденная жара, партизаны собрались на полковое собрание, до отказа наполнив просторную школьную ограду. Расположившись кому как вздумалось — кто стоя, кто сидя на заборе, на песке, на ступеньках крыльца, — представляли они собою довольно-таки любопытное зрелище. Если бы при них не было оружия, то, глядя со стороны, не всякий признал бы их за воинскую часть, а подумал бы, наверное, что это местные жители собрались делить покосы — так невоинственны были они с виду и так велико было различие в их возрасте и одежде. Лишь бывшие фронтовики выделялись из общей массы и воинской выправкой и форменным обмундированием, все же остальные пестрели живописным разнообразием одежды молодые безусые парни в праздничных сатиновых косоворотках, в сапогах и шароварах с лампасами, более пожилые люди, вчерашние кузнецы и пахари, в сарпинковых и ситцевых рубахах, в дрелевых штанах и в олочках