Забайкальцы. Книга 4. - [90]

Распростившись со всеми, усевшись в пролетку, Савва Саввич потрогал рукой сунутый за пазуху револьвер "смит-вессон" (купил по дешевке) и, сняв шапку, поклонился домочадцам:

— Оставайтесь с богом, прощевайте!

— До свиданья, до свиданья!

— Счастливый путь!

— Храни тебя восподь, — перекрестила Савву Саввича Макаровна, — Микола-угодник!

Вот уже третий день идет, как Савва Саввич с Никитой выехали из Антоновки. За эти дни они, обгоняя многочисленные обозы, повозки беженцев, перевалили скалистый хребет Черского, миновали его таежные отроги, и перед ними раскинулась безграничная неоглядная степь.

С ночлега выехали они на рассвете. Село, где ночевали, было так переполнено белогвардейцами, обозами и беженцами, что спать Савве Саввичу с Никитой пришлось на дворе, благо одежа у обоих теплая, и спалось им хорошо на свежем воздухе. Утром, еще затемно, Савва Саввич разбудил Никиту:

— Вставай живее, чай варить будем. Выехать надо пораньше, пока вся эта ярмарка не двинулась.

Никита нехотя поднялся, громко зевнул.

— Куда же в эдакую рань?

— Одним-то ехать куда способней, и пыли дорожной, как вчера, не будет. Своди коней на речку, напои и воды принеси на чай.

Пока Никита водил коней на водопой, Савва Саввич принес из двора в поле полушубка сухого аргалу, разжег костер, из пролетки достал трехногий таган. Собираясь в дорогу, все предусмотрел Савва Саввич, и таган прихватил, и даже седло лежит у Никиты под сиденьем, может быть, и оно пригодится, в дороге всякое бывает, а запас кармана не дерет.

Село только просыпалось, в оградах разгорались костры, мельтешили люди, звякали котлы, ведра, а Савва Саввич выехал уже за околицу.

Хорошо ехать степью ранним утром. Свежий, чуть морозный воздух будоражит кровь, дышится легко, в голову приходят приятные мысли. Сегодня в степи тишина, обозы и беженцы остались позади, перед глазами безлюдная и бесснежная равнина. В этих местах и зимой так мало выпадает снега, что пастухи здешних богачей-скотоводов пасут их тысячные табуны овец, крупного скота и лошадей всю зиму напролет, и сена им не требуется, хотя громадные, длинные зароды востреца высятся повсюду в степи, подобные древним сторожевым курганам.

Справа от проселка пролегла линия железной дороги, на всем протяжении ее торчат телеграфные столбы, степную тишину время от времени нарушает грохот поездов, пустопорожние мчатся на запад, переполненные военным людом на восток, к китайской границе.

Савва Саввич провожает их негодующим взглядом.

— Вояки! — сердито бурчит он. — Будьте вы трижды прокляты! Бегут как оглашенные!

К полудню степь несколько изменилась, стала неровной, бугристой, на волны застывшего океана были похожи пологие холмы, укрытые бурой кошмой пожухлого, высушенного ветром разнотравья, украшенного золотистыми метелками ковыля. На одном таком холме Никита первый увидел конного, указал на него кнутом.

— Пастух, поди, — встревожился Савва Саввич.

— Ох, едва ли, табуна-то вить не видно никакого, а вон еще к нему подъехали, еще…

— Значит, разъезд казачий!

— А может, и красные? Што-то мне показалось, хвост у одного коня-то короткий, не казаки это.

— Восподи, твоя воля, — побледнел Савва Саввич, — останови, Микита. Воронка-то отстегни и под седло, живо!

Никита и сам напугался не менее хозяина, остановив лошадей, он кинул ему вожжи, в момент отстегнул пристяжного, оседлал, помог Савве Саввичу сесть в седло.

— За мной езжай, в поселке встречу! — крикнул Никите Савва Саввич и с места погнал Воронка в галоп, надеясь, что любимый бегунец унесет его от чужаков.

Но и конники заметили его и, спустившись с холма (их уже было около двух десятков), дали коням ходу. Они в момент догнали Никиту.

— Стой-ой! — крикнул один из них. Никита, потянув вожжи, оглянулся.

— Никита! — скорее по голосу, чем по внешности, Никита узнал в забородатевшем партизане Ивана Рудакова. — Ты чего здесь?

— Ох… Иван Филиппыч, — бледный, стуча зубами с перепугу, еле выговорил Никита. — Савву Саввича вез…

— Хозяина?! — вскрикнул Рудаков. — Так это он там? А ну, братва, за мной! — Вся ватага конников рванулась за ним.

А Савва Саввич уже далеко впереди, только полы дохи развеваются за его спиной, хлопают по взмыленным бокам бегунца.

Версты три гнались за ним красные конники, а расстояние между ними не уменьшалось. Без толку расстреляв по нему всю обойму, Рудаков, досадуя на себя, обернулся к скакавшему позади партизану:

— Верхотуров! Чего тянешь, холява? Упустим, ну!

Русобородый партизан, бывший охотник из казаков Усть-Уровской станицы, снял с плеча винтовку, приподнимаясь на стременах, прицелился и, выстрелив, опустил трехлинейку: "Готов!"

Стало видно, что конь Саввы Саввича остановился, повернулся боком. Очевидно, свалившись с него, хозяин не выпустил из рук поводья. Доскакав до него, партизаны спешились, окружили убитого, и, когда туда подъехал Никита, его хозяин недвижно лежал на спине, широко раскинув руки, из-под полушубка его на песчаную дорогу натекла кровавая лужица. В его доху уже нарядился Верхотуров, другой партизан стянул с убитого унты, третий завладел его бегунцом. Двое подошли к телеге.

— Харчей-то, товарищи! — ликовал усатый партизан. — Всему взводу хватит дня на три!