Забайкальцы. Книга 3 - [40]

— А бог его знает, может, большевик переодетый… Ты, брат, на шкуру-то не смотри, он, может быть, как спелый арбуз: шкура зеленая, а в середине красный.

— Все может быть.

Тем временем милиционер составил акт, обратился к понятым:

— Старики, расписываться можете?

Обходчик посмотрел на рыжебородого:

— Я-то неграмотный, ты как, станишник?

— Фамилию свою могу проставить, ежели карандашом, чернилой пробовал, не получается.

— Ладно!

Милиционер, спросив фамилию обходчика, написал под актом: «Понятые: путевой обходчик станции Кручина Титов, за него по личной просьбе и за себя расписался…»

Рыжебородый взял из рук милиционера химический карандаш, послюнявил его и медленно, большими буквами вывел: «Казак Лихачев».

— А теперь можете хоронить, — разрешил милиционер. Отвязав коня, он вскочил в седло и, не попрощавшись с понятыми, уехал.

Вслед за ним хотел было отправиться и обходчик, но, посмотрев на добротное обмундирование убитого, на его почти новенькие сапоги, передумал, заговорил по-иному:

— Помочь тебе, что ли? Одному-то небось трудно будет мерзлоту одолевать.

Рыжебородый согласно кивнул головой:

— Одному никак не способно.

— На кладбищу повезем?

— Да ну-у, разваживать ишо! Ему не все равно, где лежать-то? Отвезем его на бугорок, вон к тем березам, да и захороним.

— С одеждой как?

— Поснимаем лишнюю-то, чего ей зазря пропадать! А ну-ка, бери его за ноги, понесем в телегу.

Выдолбить могилу в мерзлом грунте дело нелегкое, и хорошо еще, что Лихачев прихватил из дому кайлу и наново отклепанный лом.

Когда неглубокая, по грудь человеку, яма была готова, понятые раздели убитого: сняли с него сапоги, тонкого сукна брюки, а тело на вожжах спустили в могилу. Затем оба, сняв шапки, перекрестились, обходчик, осторожно придерживаясь за края, опустился в яму. Закрыв лицо покойного его же фуражкой, поправил ему голову, сложил как положено руки и, посыпав на грудь ему крестообразно землицы, промолвил со вздохом:

— Спи, бедолага. А ежели ты добрый человек был, так земля тебе пухом и царство небесное. Ну а за то, что на штаны твои да на сапоги призарились, прости нас, милок. Тебе в них все равно не форсить теперь, а нам они пригодятся. Да и не обидно будет, што потрудились до поту.

Схоронив убитого, новые приятели мирно поделили его вещи: Лихачев взял себе сапоги, обходчик удовольствовался брюками.

— Митька мой обрадуется, — с довольным видом рассуждал он, запихивая брюки за пазуху, — будет ему в чем покрасоваться на вечерках. Сапоги-то есть у него, добрые еще, а штанами бедствовал парень, оборони бог.

Уехали старики, оставив в полуверсте от дороги одинокую, без креста, могилу, а в ней неизвестного, необмытого и никем не оплаканного покойника. А в это время бронепоезд «Грозный», даже не остановившись в Антоновке, уже миновал русско-китайскую границу, подъезжал к станции Маньчжурия.

ГЛАВА XVIII

Никогда не бывало такого многолюдства, веселья и пьянства в глухом таежном поселке Какталга, как в этот год на масленице. А началось с того, что еще в среду появились в поселке Федоров, Аксенов и Долинин. Позднее стало известно, что они объездили все села и прииски Аркиинской станицы и в первый же вечер, как прибыли они в Какталгу, созвали фронтовиков на тайную сходку. О чем говорилось на той сходке, никто из стариков не знал, но назавтра фронтовики скопом заявились к поселковому атаману и, отрешив старого урядника от власти, потребовали у него печать.

— Вот она, пожалуйста. — Атаман достал из кармана шаровар кисет, извлек из него печать и, передавая ее фронтовику Верхотурову, полюбопытствовал: — Значить, увольняете из атаманов?

— Увольняем, — кивнул головой Верхотуров.

— Та-ак, а какая же теперь власть-то будет?

— Советская, ревком!

Атаман осуждающе покачал головой, вздохнул:

— М-да, не по согласию, значить, с обществом, а рывком! Вот какие времена подошли, только и слыхать, что рывком да силком!

— Не глянется, стало быть, неохота с атаманством-то расставаться?

— Нужно мне атаманство это, как пятое колесо к телеге.

Вскоре же сельчан собрали на митинг, который состоялся в улице, около пустовавшего дома купца Сизикова. Этот дом уже второй год стоял заколоченным, потому что проторговавшийся купец уехал куда-то на Амур. Сельчане запрудили улицу, окружив телегу, превращенную в трибуну, на которой возвышался над толпой Федоров.

— Товарищи! — горячо говорил он. — Кровавый атаман Семенов хотел удушить революцию, навязать трудовому народу Забайкалья режим насилия и бесправия. Но мы не хотим этой власти и призываем вас встать под алое знамя революции и пойти вместе с нами в бой за свободу, за советскую власть…

Разноголосо гудела толпа, слышались восторженные голоса фронтовиков. Но казаки постарше помалкивали, скребли в затылках, переглядываясь между собою, качали головами:

— Ну и ну-у.

— Бу-удет делов!

— А может, оно и к лучшему?

— Поживем, увидим!

Но немало среди сельчан было и таких, чьи бороды тряслись от злости, а глаза горели волчьим блеском.

— Свола-ачь, с-сукин сын! — шептал сквозь стиснутые зубы седобородый, с лицом кирпичного цвета, старик Астафьев. Он обводил посельщиков злобным взглядом и, трогая локтем соседа, кивал на фронтовиков: — А наши-то, подлецы, что вытворяют! Бож-же ты мой!