Забайкальцы. Книга 3 - [36]

— Извел… проклятый, — хрипит Иван, с трудом отдышавшись от приступа кашля, — замучил… а до воспаления… не дошло… может… умер бы… отмучился.

Смертельно бледный Семен зябко вздрагивает плечами, головой приникает к брату.

— Крепись, Сеня, мужайся, — успокаивает его Фрол, — смерть что… один миг, и не почувствуешь ни боли, ни страданий. Так будем же стойкими большевиками до конца. — И, помолчав, обращается к Богомягкову: — Помнишь, Гоша, сказал ты однажды: «Друзьями будем до гроба»? А ведь так оно и получается.

— Помню, — вздохнул Георгий. — Только вот гробов-то для нас не припасли.

Он пытается заговорить с конвоирами, объяснить им, что убивать ведут они своих братьев по классу, старается втолковать, против кого следует им повернуть оружие.

— Брось, Гоша, — Фрол трогает плечом Богомягкова, — это же махровые белогвардейцы, знаешь, каких сюда подбирают, этим твои слова как горох об стену.

А солдаты и не слушают Георгия. Угрюмые, злые, топают они новехонькими ботинками и даже не глядят на арестованных. Лишь один из них, молодой, безусый новобранец, как видно впервые идущий на такое дело, поминутно оглядывается на Богомягкова широко раскрытыми глазами, полными немого ужаса и сострадания. Трехлинейная пехотная винтовка дрожит в руках юнца, чертит воздух штыком.

Через головы конвоиров Фрол смотрит на синеющие вдали заингодинские сопки, на белеющую весенним льдом реку, на улицы и дома поселка, который только что просыпается. В улицах ни души, сельчане, которых не арестовали белые, не мобилизовали в свою армию, или ушли в тайгу к партизанам, или днюют и ночуют на заимках вдали от села, потому и безлюдно в поселке в этот ранний утренний час. Тишина, лишь петухи перекликаются по всему селу, да кое-где над крышами вздымаются черно-сизые дымки.

Когда из-за лесистой сопки брызнули первые лучи восходящего солнца, арестованных вывели за поселок, свернули с трактовой дороги влево.

Все дальше и дальше от села уводят арестованных по неторной дороге, что тянется по елани к темнеющему вдали лесу. Поднялись на пригорок и тут в ложбине под сугробом, не более как в двадцати саженях от себя, увидели большую кучу дров. Сухие лиственничные чурки аккуратно уложены штабелем, высотою в пояс человеку, влево от кучи дров поблескивают две большие банки, очевидно с керосином.

Ужас объял обреченных на смерть людей, они даже приостановились, вмиг поняв, какую жестокую казнь готовят им палачи.

— Давай, давай!

— Чего стали, ну! — орали на них конвоиры, пуская в дело приклады.

— Что же это такое! — истошным голосом вскрикнул Кириллов. — Бейте их, гадов! — и, первым кинувшись на конвоиров, головой сшиб одного из них, но и сам упал рядом, пронзенный штыком в грудь. И тут началась свалка: двое солдат схватили Семена, поволокли его на костер, но тут на них вихрем налетел Фрол с разбегу, головой под дых насмерть зашиб он усатого зверюгу фельдфебеля, сбил с ног солдата и, ахнув его каблуком в висок, поспешил на помощь Богомягкову. Не успел Фрол подбежать к другу, упал, оглушенный ударом приклада по голове, потерял сознание. Четверо солдат ухватили Фрола за руки и за ноги, раскачали, кинули на дрова. Туда же забросили Семена, Богомягкова, а там уже волокут венгров, стонущего, но все еще живого Кириллова.

Вскоре же все девять человек лежали на дровах. Предсмертные стоны избитых, умирающих, проклятия, скрежет зубов, прощание друг с другом — все слилось, перемешалось в ужасающем хаосе звуков.

С двух сторон штабеля треугольником выстроились солдаты. Один из них штыком проколол двухведерную банку, принялся обливать керосином дрова, плескать им же на несчастных узников. Капитан зашел с другой, наветренной, стороны, чиркнул спичкой, и яркое пламя взвилось над дровами, охватило их со всех сторон, перекинулось на людей. Стоны, душераздирающие вопли обезумевших, извивающихся на огне мучеников усилились, а желто-красные языки пламени плясали под ними, разгорались все сильнее.

Когда огонь лизнул по лицу Фрола, он очнулся, приподнялся на локтях и в этот момент встретился взглядом с бывшим сослуживцем своим Мамонтовым. Охнул побледневший хорунжий, левой рукой рванул ставший тесным ему воротник мундира, а правой выхватил из кобуры наган.

— Прямо по осужденным, взво-од!.. — хриплым фальцетом крикнул он солдатам, те вскинули винтовки, защелкали затворами. Из-за костра выскочил капитан, он хотел что-то крикнуть, остановить солдат и не успел, Мамонтов уже скомандовал, рубанув воздух наганом. — Пли!

Неровно, вразнобой грохнул первый залп, и Мамонтову показалось, что Фрол благодарно кивнул ему и, припав окровавленной головой к плечу брата, затих. А Мамонтов исступленно, яростно продолжал взмахивать наганом:

— Пли, пли…

После пяти залпов стоны прекратились, в живых не осталось ни одного человека.

Не выпуская из рук нагана, Мамонтов, шатаясь как пьяный, пошел, не разбирая дороги, прочь от места казни, не слыша ругани и угроз капитана. Тот скомандовал солдатам отбой, приказал им построиться, троих убитых конвоиров и одного еще живого уложить на винтовки, нести с собой.

А костер разгорался все сильнее, сухие лиственничные кряжи трескуче гудели, объятые жарким пламенем; дым черными клубами тянулся к Ингоде.