Забайкальцы. Книга 3 - [33]

На третий день утром услышали впереди ружейную и пулеметную стрельбу, а потом увидели и лагерь венгров, окруженный белыми.

Природа словно сжалилась над венграми, предоставила им для зимовки удобную поляну возле того самого переката, где осенью прошлого года разбились их плоты. Довольно обширную поляну эту со всех сторон обступили таежные горы в зарослях багула и вечнозеленого стланика да нагие, серые громады утесов. Они укрывали поляну от ветров и зимних метелей и образовали собою как бы естественную крепость от вражеского нападения. Тут и устроили венгры свой лагерь. В окопах вокруг него установили пулеметы, в двух местах соорудили заграждение из колючей проволоки, устроили землянки и жили в них, добывая пропитание охотой и рыбной ловлей.

Белые пронюхали про мадьярский лагерь на Тунгире, пытались напасть на них зимой, но всякий раз отступали не солоно хлебавши. И вот уже в конце февраля 1919 года какой-то предатель-охотник провел крупный белоказачий отряд по малозаметным, лишь кое-кому из охотников известным тропам, указал белякам каким путем обойти и занять довлеющие над лагерем скалистые горы.

В течение пяти дней отбивались мадьяры от наседавших на них белоказаков. Их было больше, чем осажденных в лагере, почти вчетверо, к тому же заняли они такие позиции, откуда изрытый окопами и землянками лагерь был виден как на ладони. Укрываясь за выступами скал и камнями в зарослях стланика, беляки расстреливали защитников лагеря прицельным огнем из винтовок и пулеметов. Пытались захватить их ночной атакой, но, встреченные гранатами мадьяр, отступили, унося с собой раненых, и больше не отважились на ночные вылазки. Но перевес в силе и позиционное преимущество делали свое злое дело, в первый же день сражения более сорока венгров навсегда выбыли из строя, погиб и командир их Вейсман. Командование отрядом принял на себя молодой, энергичный Янош Витрис. К утру шестого дня защитников героического лагеря осталось семь человек. Израненные, смертельно уставшие от беспрерывных боев и бессонных ночей, они все-таки держались еще и, лежа за щитами пулеметов, отстреливались из последних сил.

Они уже считали этот ясный мартовский день последним в своей жизни, ибо патроны кончались. Предвидя это, они еще затемно собрались все семеро на свой последний совет. Разговор был коротким, а решение принято единодушно: когда кончатся патроны, вновь собраться вместе, распрощаться друг с другом, и пусть последнюю пулеметную ленту Янош израсходует на своих, добьет их, чтобы не доставались врагу живыми. А для себя Янош приберег два патрона в нагане.

И вдруг с самого утра там, у белых, начался переполох, стрельба их по лагерю прекратилась, и стало заметно, что снимаются с занятых ими позиций, отступают, а откуда-то с тыла, из тайги, по ним бьют и бьют из пулеметов. Обо всем этом рассказал потом Фролу хорошо говоривший по-русски Янош Витрис. Особенно запечатлелся в памяти Фрола тот момент, когда он и его товарищи после отступления белых спустились с гор в злополучный лагерь.

Жуткая картина представилась их глазам. По всей утоптанной до черноты, пропитанной кровью поляне валялись трупы убитых венгров. Куда бы ни глянул, — в окопах, на поляне, возле землянок — трупы, трупы, в самых разнообразных позах, в лужах замерзшей крови, повсюду раскиданы винтовки, стреляные гильзы, клочья окровавленной ваты, обрывки бинтов.

А день, как нарочно, выдался теплый, ласково грело мартовское солнце, в безмолвном величии притихли обступившие лагерь горы, покрытые вечнозеленым, отливающим голубизной кедровым стлаником. В другое время и Фрол и Богомягков полюбовались бы этой красотой, но сейчас было не до этого, надо спешить, спасать оставшихся в живых защитников лагеря. Их снесли к одной из землянок, сделали перевязку, накормили, напоили горячим чаем и, уложив спать на ветках стланика, принялись хоронить убитых.

Хоронить пришлось в окопах, благо, что были они глубокие, почти в рост человека. Укладывали их рядами, на самое дно, закрывали шинелями и засыпали мерзлой землей. Работали до позднего вечера и чуть не весь следующий день. К вечеру схоронили еще двоих из тех семи, что были в живых, — оба скончались от ран, — а пятерых посадили на заводных коней, повезли в Могочу…

Давно уже наступила ночь. В узенькую бойницу видел Фрол полоску темно-синего неба, яркую звезду, она то скроется на поворотах дороги — и тогда увидятся другие звездочки, поменьше, то появится вновь. Наверно, это Полярная звезда, ведь этой стороной дорога обращена к северу.

За стенкой кто-то громко вскрикнул во сне, и проснулся Шандор Ковач, молчаливый, угрюмый горняк, с крупными, мозолистыми руками и накрепко въевшейся в поры смуглого лица синеватыми пятнами угольной пыли. Вот он заговорил что-то по-своему хрипловатым, стонущим полушепотом, наверное вспомнил родину, угольные копи, близких ему людей и поселок на берегу мутного Брошо. Слышно было, как проснулся Витрис, как он, загремев цепями, подошел к Шандору, заговорил с ним дружески ласковым голосом. Какой чудесный человек этот кареглазый красавец Янош Витрис, спокойный, отзывчивый к чужой беде, добрейший человек. Из разговоров с ним Фрол знал, что на родине у Яноша осталась невеста, по имени Коти, что живет она недалеко от города Круш, в небольшой горной деревушке на берегу стремительного Мороша. Ждет, бедняжка, своего Яноша, а ему вот какая выпала доля.