Забайкальцы. Книга 3 - [19]

— Ты сам-то как думаешь?

— Я за большевиков, за советскую власть.

— Сколько же вас здесь таких?

— Не очень-то людно. На низу у нас окромя меня два брата Петуховы и Нефед Тигунцов, из верховских — Больших Шапок Афанасий, Бояркин Петро, ишо человек пять наберется, ну и таких десятка два, что ни то ни се, они и не против революции, но так, чтобы кто-нибудь другой за них воевал, к сторонке жмутся, гады, и хочется им, и колется, и мамка не велит.

— Собрать бы их вечерком где-нибудь сегодня.

— Это можно. Схожу к Лаверу Петухову, и обзовем с ним, кого надо.

— Только уж поосторожнее, Сильверст Михеич, чтоб до атамана не донеслось.

— Об этом не беспокойся, Степан Сидорыч, соберемся у Перфила Лагунова, Бобылем его зовем. Живет он на отшибе, за речкой, нелюдим страшенный, ни он в люди, ни к нему люди. Мы, когда надо, завсегда у него собираемся, надежно.

— Хорошо.

К Петухову хозяин засобирался сразу же после обеда. Вместе с ним отправился и Егор. От хозяина он узнал про своего однополчанина Топоркова, который также является жителем села Бугры.

— Схожу понаведаю сослуживца, — сказал Егор и, уже взявшись за полушубок, оглянулся на Киргизова: — Можно, Степан Сидорович?

— А что за Топорков?

— Нашего Аргунского полка казак, шестой сотни.

— Надежный?

— Аргунец, да чтоб ненадежный был?

— Сходи, да лишнего там ничего не болтай. Если запоздаешь, так прямо на собрание и приходи вместе с Топорковым.

— Ладно.

У Топоркова Егор пробыл до вечера. Тот, обрадованный приездом сослуживца, раздобыл самогонку, за выпивкой и разговорами друзья просидели дотемна, и, когда оба пришли к Бобылю, там уже началось собрание.

В просторной избе, с русской печью в заднем углу справа и ручными жерновами слева, народу набралось человек полсотни. Сидели на скамьях вдоль стен, на ленивке возле печки и на полу, застеленном ржаной соломой, свежей, похрустывающей под ногами. В избе накурено, не продохнуть, в табачном дыму, как в тумане, чуть видно сидящих впереди за столом Киргизова, Сильверста Агапова и еще одного, смуглого, с курчавой бородкой человека, в казачьей шинели без погон.

Поздоровавшись, Егор поискал глазами свободное место, присел на краешек скамьи, рядом примостился на жерновах Топорков.

Собравшиеся — по одежде их и выправке Егор определил, что все это казаки-фронтовики, — внимательно слушали Киргизова. Он уже рассказал им о положении в Советской России, в Сибири и на Дальнем Востоке, о карательных отрядах белогвардейцев и речь свою закончил призывом к восстанию.

— Народ трудовой ждет этого — ждет, когда мы поднимем алое знамя восстания и поведем его в бой против палачей-белогвардейцев, за свободу, за власть труда. Мы клялись в этом на Урульгинской конференции партии и народу, время подходит выполнять клятву. К этому зовет нас наша партия, наш долг, наша революционная совесть.

Киргизов кончил, присел на скамью, вытер платком потное лицо. Молчание. Первым нарушил его кто-то из сидящих на полу:

— Та-ак опять, значит, воевать.

— А ты думал на печке отлеживаться, — немедленно ответил на это другой, — думал, слободу-то на блюдечке поднесут тебе?

— Я и не прошу, чтобы подносили, проживу как-нибудь и без нее.

— О-го-го! Вот ты как заговорил!

— Чего заговорил, он правду сказал. По семь да по восемь лет с коня, не слазили, думали, хоть вздохнем малость, на пашнях поробим, а тут снова за винтовку.

— Да ишо хорошо, кабы она была.

— Вот и я тоже хотел сказать, воевать собираемся, а с чем? С оглоблей? С одной-то шашкой не шибко кинешься на пушки да на пулеметы ихние.

— Я как настаивал не сдавать винтовки-то, не послушались, так теперь вот на себя и пеняйте.

— Рисковое дело, — заговорил смуглолицый, черноусый казак с жестким, как конская грива, чубом. Он сидел на полу, ссутулясь, поджав под себя ноги. И по тому, как при словах его попритихли, насторожились фронтовики, Егор понял, что он у них за главного.

«Ах ты вражина, — со злостью подумал Егор про него, — он тут и мутит всех. В нем все зло…»

— Ну, зачнем мы это восстание, — все так же негромко, глядя куда-то в угол и поковыривая соломинкой в зубах, рассуждал чернявый, — а ежели оно опять сорвется, тогда что? Летось как получилось: совсем было прижали Семенова к ногтю, а выступили чехи — и все полетело вверх тормашкой. А кто поручится, что и нынче не так же будет? — И тут чернявый, подняв голову, встретился глазами с Киргизовым, заговорил громче: — Вот вы говорите, что белым генералам в России другие иностранные державы помогают, а ведь Семенов-то тоже не один.

И опять вокруг заговорили, одобрительно кивая, поддакивая вожаку:

— Верна-а.

— Чего-о там.

— Ему и Япония подмогает, и Китай, и другие прочие державы, а нам кто? Мишка-медведь.

— Больше некому.

— Как в китайский-то мятеж было…

— Чего вы японцами-то стращаете? За нас весь народ трудовой подымется, вот где сила-то наша!

— А ежели не поднимется, тогда как? Подожди, дай сказать, — повысил голос чернявый. — Ты слыхал, аресты пошли кругом и даже расстрелы? Вот то-то и оно, у нас-то этого еще не было и, может, не будет. А уж если вдругоряд-то затеем восстание, да как не выйдет ничего, тогда уж пощады не жди. Мало того, что с землей смешают нас, и семьи-то наши тиранить будут, детей малых не помилуют.