Забайкальцы. Книга 2 - [110]

— И что же, отслужили молебен?

— Отслужили. Я и на станцию поехал под колокольный звон. Еду и вижу: валит народ в церковь, и казаки наши туда же строем, повзводно.

— Чудеса, — Лазо, улыбаясь, пощипал бородку, — невероятные чудеса. Ну что ж, приходится мириться с этим, а вообще-то поездка твоя получилась удачной, и, знаешь, у меня возникла мысль: продолжить вот такие поездки, и не в один какой-то район, а по всем станицам и волостям нашей области. Это будет лучше всех наших воззваний, приказов о мобилизации, которые мы сейчас рассылаем. Как твое мнение?

— Вполне согласен с тобой, и надо спешить с этим. Старшие года фронтовиков надо увольнять; люди прибыли с фронта в родную область, по семь, по восемь лет дома не были, надо заменить их свежими силами.

— Да, я уже думал об этом и даже приказ заготовил, надо согласовать, какие возраста казаков увольнять, и отпустить их с миром.

— Придется уволить да поговорить с казаками, чтобы не случилось, как в Первом Читинском. Там почти полностью разошлись казаки и оружие увезли с собой, попробуй теперь собери его! А в Первом Нерчинском казаки мало того что разошлись по домам, еще и дебош устроили: винный склад разбили в городе Нерчинске. Хорошо еще, что там был Дмитрий Шилов, он сумел и рабочих организовать, и винный склад спасти, и большинство казаков разоружить.

— Знаю, Шилов мне рассказывал об этом. Давай-ка вот наметим, как нам лучше и скорее провести мобилизацию.

Лазо развернул карту Забайкалья, разложил ее на столе, и оба, склонившись над нею, принялись намечать, кого и в какую станицу послать для набора казаков в Красную гвардию. Фрол не возражал, когда Лазо предложил ему поехать на один из самых больших и отдаленных участков — в низовья Аргуни; он только попросил себе в помощь Георгия Богомягкова, на что Лазо охотно согласился.

* * *

Новость, что четыре присяги старых казаков подлежат увольнению, уже разнеслась по сотням. В вагоне, когда пришел туда Егор, только об этом и говорили.

— Дождались-таки праздничка, — радовался Вершинин. — Может быть, сегодня уж распрощаемся с полком.

— Сегодня-то едва ли, а уж завтра наверняка по домам, Ванька Сутурин и приказ читал в штабе.

— Денька через три Аргунь увидим. Гульнем на радостях-то!

— А там, гляди, через недельку и на пашню: цоб-цобэ! Эх, елки зеленые-е!

Пришедший с дневальства Молоков принялся зашивать лопнувшую пополам подпругу, ворчал с досадой в голосе: «Угораздило тебя, лихоманка, не вовремя-то лопнуть. Надо бы в пятую сходить, к ребятам Аркиинской станицы, нам с ними ехать-то дальше всех…»

Егор только что было принялся рассказывать о своем разговоре с Погодаевым, как от головного эшелона раздался трубный сигнал «сбор». Началась обычная в таких случаях суматоха: казаки быстро оделись, бряцая оружием, посыпались из вагонов, и не более как через пять минут весь полк выстроился на площади против железнодорожной станции.

Едва успели построиться, выровнять ряды, как из-за дальних вагонов показалась группа военных, раздался зычный голос Метелицы:

— По-олк… смирно-о! Равнение на-право! Товарищи командиры!

Команду передают по сотням, а кто-то из военных здоровается с казаками. На приветствие дружно ответила первая сотня:

— Здравия желаем, товарищ командир!

Так же хорошо ответила вторая сотня, третья. Военные подходят ближе, здороваются с Метелицей. Впереди шагают комдив Балябин и высокий, чернявый, быстроглазый человек в длинной офицерской шинели и с биноклем на груди.

— Лазо! — шепнул Егору Гантимуров. — Я его еще вчера видел в штабе, с пакетом туда ходил.

В это время Лазо, приветливо улыбаясь, поднес руку к фуражке:

— Здравствуйте, товарищи казаки!

И четвертая сотня так же бодро, единодушно ахнула ответное приветствие.

После того как Лазо с командирами обошел все сотни, полк выстроили четырехугольником вокруг небольшого холма, на котором уже стояли командиры аргунцев и Лазо с товарищами.

Первым обратился к казакам Лазо. Мягким, звучным голосом, слегка картавя, он поблагодарил аргунцев за их верность советской власти, выразил надежду, что идеи революции они пронесут в свои села и станицы и, если потребуется, снова станут под красные знамена и пойдут в бой за народное дело.

Затем был зачитан приказ командующего фронтом, в котором говорилось, что казаки срока службы 1911–1914 годов увольняются из полка в запас первой очереди.

С радостью слушал Егор этот приказ, приближалось к осуществлению самое дорогое его желание: он уволится из полка. Приедет за Настей и сыном, высвободит их от Шакалов… не надо больше будет скрываться, прятаться, бояться, они станут открыто, законно мужем и женой, Егорушка будет называть Егора тятькой, полюбит его… мама тоже полюбит Настю и Егорушку, она добрая… намучилась так за вдовий свой век, бедная… заживем все душа в душу… А в это время какой-то червячок тихонько точил и точил Егорово сердце, напоминал о разговоре с Федотом.

Егор так глубоко задумался, что и не слыхал, как кончили читать приказ, и очнулся только тогда, когда с казаками заговорил Богомягков. Еще с первых лет службы, с того времени, как Егор писал штыком на стене окопа «та-бак», «ка-бак», у него осталось к Богомягкову какое-то теплое, радостно-доверчивое чувство. Егору приятно было снова увидать своего бывшего учителя, он даже собирался подойти к нему, посоветоваться о своем деле.