За живой и мертвой водой - [100]

— Он не виноват, Евочка, — клятвенно прижала руки к груди Мария. — Как только можно было подумать, что советника юстиции убили наши, украинские националисты! Это же нелепость. Мы столько помогали и даже сейчас помогаем немцам. Мы считаем вас нашими союзниками, друзьями.

— Я охотно верю, Мария, что ваш жених не причастен к этому преступлению, но не понимаю, почему вы полностью исключаете возможность террористических актов со стороны ваших националистов.

— Вы наивная девочка, Ева. — Мария сунула в рот сигарету и закурила. — Скажите, какой смысл украинцам уничтожать своих друзей, союзников?

— Я знаю, некоторые партизанские отряды почти полностью состоят из украинцев и это не мешает им…

— То коммунисты, большевики, я говорю об украинских националистах.

— Но ведь националист должен любить свой народ?

— Ева, — Мария закрыла глаза, и из–под ее ресниц потекли слезы. — Если бы вы только знали, как я люблю свой народ, Украину. Если бы вы знали, как любит Украину Петр…

Этого Оксана не могла вынести: объявлять себя друзьями и союзниками тех, кто, завоевывая «жизненное пространство», хотел уничтожить, стереть с земли украинский народ, и тут же клясться в любви к этому народу — что может быть подлее такого лицемерия!

— Я многое узнала за эти два дня, Мария, — тяжело вздохнув, сказала девушка. — Оказывается, наши солдаты вели себя на Украине совсем не так, как это я себе представляла. Грабежи, массовые расстрелы мирных жителей, целые села, иногда и несколько сел подряд были сожжены, а население уничтожено. Я уже не говорю о тех несчастных, кого мы увезли на работы в Германию. Ведь это все выглядит трагически, не правда ли? II вот я ставлю себя на ваше место, Мария… Я украинка, националистка, люблю свой народ, готова отдать за пего жизнь. Вы знаете, что бы я делала, на вашем месте? Я бы не расписывала в газете, какой рай ожидает моих соотечественников в Германии, не льстила немцам, и, честное слово, я могла бы застрелить этого советника.

— Что вы говорите, Ева… — журналистка с ужасом смотрела на Оксану.

— Но ведь такова логика. Так должен поступать, на вашем месте, смелый, честный человек, всей душой преданный своему народу. Все иное — предательство. Вот почему я допускаю мысль, что в советника юстиции мог стрелять украинец. Вы уловили ход моей мысли?

Мария закурила новую сигарету.

— Ева, милая, — сказала она жалобно, — вы не понимаете нашего положения. Есть политика, есть высшие цели. История простит нам все, если мы победим.

— Даже предательство? — вспыхнула Оксана. — Мария, извините, я — немка, но я бы больше уважала вас, если бы вы были не другом мне, а моим врагом.

Наконец–то журналистку проняло. Она вскочила на ноги, с ненавистью глянула на Оксану.

— Вы, немцы, делаете все, чтобы мы стали вашими врагами. Вы без конца плюете нам в лицо, в душу. Так вот, Ева, знайте, если с Петром что–то случится, мы будем мстить вам. Я буду мстить!

— Знаете, вам к лицу такое воинственное настроение, Мария, — улыбнулась Оксана. — Вы становитесь красивой.

В глазах журналистки мелькнула тщеславная радость, но ее лицо тут же сморщилось, и она, припав к Оксане, заплакала:

— Евочка, клянусь, Петр не виновен! Попросите советника. Только господин Хауссер может спасти его, Евочка…

Ничего не поняла Мария. Ее слезы вызывали у Оксаны отвращение. Что ее горе по сравнению с тем горем, какое принесли ее друзья и «союзники» украинскому народу!

Оксана обрадовалась, когда увидела в окне переходившего мостовую советника. Она оттолкнула от себя журналистку.

— Успокойтесь, Мария. Идет советник. Я попрошу его. Может быть, мы зайдем к нему вместе?

— Нет, Евочка, — заколебалась журналистка, — вдвоем неудобно. Сперва вы попросите… Ради бога!

Хауссер встретил «помощницу» пытливым взглядом, спросил вполголоса:

— У вас есть что–нибудь для меня? Получили?

— Не волнуйтесь, господин советник. Помните, что я сказала — несколько дней. Чисто технические причины… Я думаю, будет завтра.

Советник кивнул головой, задумался.

— А теперь я должна признаться, — засмеялась Оксана, — что буквально сгораю от любопытства. Террориста удалось схватить? По городу ходят слухи, кого–то арестовали. Считают, что советника юстиции убил… как это?

— Оуновец? — хмуро спросил Хауссер.

— Да. Это одно и то же, что бандеровец? Но, скажите, действительно оуновец?

— Так полагает начальник гестапо…

— А вы, господин советник?

— Остаюсь при своем мнении.

— Вы считаете, что это был партизан? Какая наглость! И вообще, я не представляла, что тут может твориться что–либо подобное. Партизаны, бандеровцы, прямо в городе, днем. Ужас! Страшно будет по улицам ходить.

Своей болтовней Оксана надеялась хоть немного расшевелить советника. Она играла в женское любопытство весьма натурально, но в конце переборщила. Советник недоверчиво покосился на нее.

— С каких пор вы стали такой пугливой?

— Вы меня не поняли, — с оттенком обиды возразила девушка. — Скажите, разве это будет приятно — случайно подвернуться под пулю во время перестрелки, затеянной вдруг на улице? Меня такая перспектива не прельщает.

Хауссер молчал. Оксана догадалась — расстроен, очевидно, спорил с гестаповцами, доказывал, что убийца — партизан, но с ним не согласились.