«За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова - [104]

Практическая сторона этого посещения заключалась в том, что генерал сказал, что он получил приказ пленных в Платлинге и других лагерях выдать Советам, но он назначит комиссии в лагерь для опроса людей, и если среди них есть пострадавшие от советского режима, то те не будут выданы, а нас он просит направить переводчиков для комиссий, если таковые найдутся. Что мы тогда и сделали.

В заключение по просьбе Автономова Трускотт дал разрешение ему и двум сопровождающим посещать лагеря для военнопленных на территории, занятой Третьей армией. Благодаря этому мы два раза были у Меандрова в Ландсхуте (с ним сидели советские генералы Айсберг и Севастьянов и три генерала старой царской армии, которых потом освободили) и два раза побывали в Платлинге, где я давал инструкции начальникам блоков в духе высказываний командующего армией. К моему несчастью, люди стали относиться скептически к моим словам, и, когда их допрашивали комиссии, большинство отвечали в духе власовских установок: что, мол, пошел к Власову для борьбы за освобождение моей родины от коммунистической диктатуры. Все эти идейно честные люди, у которых язык не повернулся хотя бы на словах отказаться от своей идеи, были рыцари, и за это потом их выдали. Тогда мне было стыдно за себя, что я кривил душою, а они твердо защищали свою идею, но ведь я кривил душою, чтобы их спасти. Если бы я очутился в их положении, и я бы отвечал, как они, потому что никогда не уклонялся от ответственности да и Власову предложил оставить меня в Фюссене для переговоров с американцами, как его уполномоченного, думая, что тем самым заслоню и спасу его.

Но вернемся к кошмарной выдаче людей в Платлинге: 23 февраля с наступлением рассвета, когда люди еще спали, американская команда с белыми дубинками в руках ворвалась в бараки, и сонных и полусонных людей вытаскивали из постелей. Пытавшихся что-то сказать и сопротивлявшихся лупили почем зря. В суматохе здесь и там образовались группы самоубийц, ждавших очереди получить бритвенный нож; заливаясь кровью, падали вскрывшие себе вены, иные пытались задушить себя полотенцами. Крики, моления, побои. Все это человеческое месиво — раненых, мертвых и обезумевших от переживаемого — в грузовиках отвозили на вокзал и загоняли в товарные вагоны с переплетенными колючей проволокой окнами и запирали их на замок. Буквально по-чекистски. Вся экзекуция проводилась на глазах жен, подруг, сестер и знакомых заключенных, которые месяцами в дождь, снег и стужу маячили вокруг лагеря, ища возможности перекинуться со своими близкими и родными хоть двумя словами. Теперь эти бедные женщины наседали на охрану лагеря, пробиваясь к выходу из лагеря, и все угрозы охраны на них не действовали. Под дулами автоматов они перебегали с одной стороны дороги на другую, надеясь увидеть своих близких, чтобы выкрикнуть им свою боль на прощание. Каждый из них понимал, что это было прощанием навсегда. А по улицам Платлинга немки стояли шпалерами по обеим сторонам дороги и, провожая окровавленных и истерзанных русских пленных, заливались слезами. Даже они понимали, что людей везут туда, откуда нет возврата. Команды экзекуторов, с жестокостью гангстеров проводившие репатриацию, вошли в лагерь с белыми дубинками в руках и покидали его с красными от крови.

В этот день были выданы 2000 человек и 2000 были отставлены и после долгих волокит выпущены на волю. Спасибо генералу Трускотгу и за это.

Накануне выдачи граф протоиерей Георгий Граббе, Ганзюк и я поехали в ставку генерала Айзенхауера просить отложить выдачу русских пленных и пересмотреть их дело, но генерал был в гостях у Жукова и приказал передать нам, что люди, о которых мы хлопочем, выдаются по распоряжению американского правительства, к которому нам надлежит обратиться по дипломатической линии… а в этот день рано утром производилась выдача.

Что касается генерала Меандрова и пяти других генералов РОА, живших с ним в одной комнате, то и их судьба тоже плачевна. Этот лагерь был исключительно немецкий. В один непрекрасный день Меандрова вывели в лагерную комендатуру. Там оказался полковник советской репатриационной комиссии. Для Меандрова это было неожиданностью, и он заявил, что не желает с ним разговаривать, но тот старался успокоить Меандрова и уговорить его согласиться вернуться домой. На что Меандров сказал, что возвратить в Москву можно только его труп. Тогда разозленный полковник сказал, что он доставит в Москву Меандрова хоть и с веревкой на шее. Так же враждебно отнеслись к советскому полковнику и генералы Айсберг и Севастьянов. (Остальные трое были старыми эмигрантами, и их не тронули.) Все трое власовских генералов отказались добровольно вернуться домой. В тот же день Меандров пошел в уборную и вскрыл себе вены на шее. Его вовремя обнаружили и спасли. В то же время администрация лагеря усиленно убеждала его, что его никто не собирается выдавать. Несмотря на все заверения, раны его еще не зажили, когда посадили в машину его, Айсберга и Севастьянова и отвезли и сдали их большевикам.

А какое варварство было допущено по отношению к доктору Быстролетову, который при выдаче в Платлинге вскрыл себе вены. Его тоже спасли, но он объявил голодовку, а приставленный к нему американский солдат хлестал его по щекам, заставляя есть. Но эта мера не помогла, и тогда храбрый воин стал таскать раненого за волосы и подносить к его лицу револьвер, грозя прикончить его. Быстролетов прекратил голодовку, но перед его повторной выдачей повесился в уборной.