За землю русскую. Век XIII - [57]

«Он, он!..» — прозвучало в сердце Анфисы.

Чегодаш поднялся из-за стола, положил книгу на полку в переднем углу, оправил свой чёрный азям, пошевеливая угловатыми плечами, и вышел к попадье.

Она упала ему в ноги. И в то самое время, как прикасалась лбом к грязному полу, ей подумалось: «Ох, будет мне от бати моего!.. Что же это я делаю?»

Она поднялась. Егор Чегодаш, подбоченясь левой рукой, презрительно и лукаво смотрел на неё.

Попадья жалобно проголосила:

   — Ой, да смилуйся ты над нами, Егорушко!.. Исцели ты нам её, нашу звёздочку ерусалимскую!

   — А чего дашь? — угрюмо спросил волшбит.

Выгнав на улицу отрока и приготовляя всё, что надо для ворожбы, Егор Чегодаш изредка бросал попадье отрывистое, резкое слово, требовавшее безотлагательного ответа.

   — Худо живут промеж собой? — спросил он, поправляя фитилёк, плававший в чашке с деревянным маслом, что стояла на угловой полке.

Попадья Анфиса замедлилась было ответить: ей казалось как-то неладно говорить здесь, перед мужиком, о супружеской жизни великого князя и молодой княгини его.

Чегодаш гневно обернулся.

   — Молчишь, стервь? — обругал он супругу дворцового протопопа. — Ну и молчи! Да и убирайся отсюда!.. Ты думаешь, я для знатья спрашиваю?.. Я и без того всё знаю. А тово дело требует. Без того не будет пользы!.. Я и сам вперёд всё тебе расскажу. Вчера ездил князь Андрей к Палашке своей в Боголюбово? — спросил он.

   — Ездил, — вынуждена была согласиться Анфиса.

   — Так. А велела ему княгиня Дубравка боярынь всех его... ну, одним словом, наложниц, убрать из дворца?

   — Велела, — уж поистине вострепетавшая перед прозорливостью чародея, ответствовала попадья.

   — Ну вот видишь, — удовлетворённо произнёс Чегодаш. — А ты ещё таишься!

   — Не буду, отец, не буду!..

Но, как бы желая довершить своё торжество, знахарь сказал:

   — Пригрозила ему княгиня, что уйдёт от него к отцу, в Галич уедет?

   — Ой, да правильно всё... всё правильно!.. — взмолилась Анфиса.

И с этого мига она уж ничего больше не скрывала от Чегодаша. А знала она отнюдь немало, супруга придворного протоиерея и первая вестовщица во всём Владимире.

Меж тем угрюмый волшбит приготовил на столе деревянную мису с водой и стал растоплять над ней тонкий прут олова с помощью огарка восковой свечки. Над чашею поднялся пар.

Знахарь вынул из воды причудливо очерченную, бугроватую пластинку олова. Держа её меж расставленных пальцев, он приказал попадье приблизить свечу. На степе избы появилась тень.

   — Видишь? — спросил Чегодаш.

   — Вижу, Егорушко, вижу...

   — Тень указует, тень указует! — грозно вскричал волшбит. — Теперь представь мне на очи самое молодую княгиню.

   — Батюшко! — воскликнула попадья. — Уж чего хочешь другого проси, а только не это!.. Чтобы я это — с речью к ней, когда не спрошена, — да уж лучше живую меня в землю заройте!

Нечто вроде любопытства блеснуло в чёрных глазах мужика.

   — Ну, коли так, — снизошёл Чегодаш, — то предоставьте мне откуда-либо в затылок ей глянуть... из закрытия. У человека кость тонкая. А я ведь и сквозь жёрнов вижу!..

   — Чем ты её поил, мерзавец, княгиню великую? — кричал Невский на Чегодаша.

Колдун сперва отпирался:

   — Я? Да, Олександр...

Однако при первой же его попытке назвать князя по имени и отчеству Александр таким взглядом обдал колдуна, что тот осёкся и стал наименовывать его князем.

   — Князь-батюшко, прости! — вскричал он, мотая головой. — Ничем, ничем не поил. Да разве меня допустят, мужика худого, пред светлые княжецкие очи?

Невский молчал и, не по-доброму наклони голову, начал подыматься из-за стола. Они были только вдвоём в комнате, в той самой, в которой останавливался Невский и в первый свой приезд из Новгорода, на свадьбу брата.

Александр только что прибыл во Владимир кратчайшим путём, через Москву, в сопровождении Андрея-дворского и всего лишь десятка отборных дружинников, сильно встревоженный недобрыми известиями о неладах между молодыми, и о намерении Дубравки оставить Андрея, и, наконец, о болезни молодой княгини.

Приехав и вызвав немедленно для доклада верных людей, оставленных им в городе и во дворце брата, Александр Ярославич узнал и о волхованьях вокруг Дубравки, и что замешаны тут попадья Анфиса и кое-кто из более высокостоящих. Однако не волшба и заклинанья этого чёрного проходимца беспокоили князя, — его ужаснуло известие, что Дубравку, неведомо для неё, поили каким-то зельем. У Александра тотчас же возникло подозрение, что это сделано не только по злому умыслу врагов — ибо чего только не бывало в княжеских семьях! — но и по тайному приказу Берке. Что Батый не пойдёт на это, а стало быть, и Сартак, который давно уже был аньда ему, Александру, то есть побратим, — в этом Александр был уверен. От Батыя можно было ожидать, что сгоряча он прикажет опустошить Владимирщину, прикажет вырезать «всех, кто дорос до чеки тележной», но Александр поручился бы чем угодно, что старый хан не пойдёт на отравленье никого из членов его, Александра, семьи, и тем более на отравленье Дубравки, этой невинной отроковицы. Но Берке, этот шакал, прикидывающийся львом, этот сквернавец, заждавшийся смерти своего старшего брата, — этот пойдёт на всё!