За землю русскую. Век XIII - [40]

   — Государь... — начал было он, тяжело вздохнув и разведя руками.

Однако Александр не дал ему договорить.

   — Знаю, знаю, — сказал он, как бы торопясь придать своим словам оттенок шутки, — медицина ваша бессильна в этом. Однако иные обходятся и без вас: червя, сосущего сердце, они другим, ещё большим лихом изживают — змием зелёным!.. То не про меня!..

Он угрюмо постучал пальцами о крышку стола. Наступило молчание.

   — Снотворного чего-либо дай мне, — произнёс Невский. И, увидя, сколь поражён этим требованием его старый медик, пояснил: — Боюсь, не остановлю разгон мысленный!.. А надо как следует выспаться: путь дальний, тяжкий... Мы же завтра... да пет, сегодня уже, — поправился князь, взглянув на пророзовевшие завесы окон, — выезжаем. Сперва — ко мне, в Переславль. Оттуда — в Новгород.

Доктор Абрагам задумался. Эта просьба государя о снотворном! Этот отъезд на другой день после свадьбы брата!..

Однако, воспитанный четвертьвековою придворною жизнью и дисциплиной, он не позволил себе хоть чем-либо означить своё удивление.

   — Какого же снотворного прикажет государь?

Невский откинулся в кресле, чуть насмешливо и удивлённо посмотрел на врача:

   — Тебе ли, о доктор Абрагам, спрашивать меня об этом?

   — Прости, государь! Я хотел спросить только: на краткое время ты хочешь забыться сном или же хотел бы погрузиться в сонный покой надолго?

Невский вздохнул.

   — Мужу покой — одна только смерть! — сказал оп. — А вздремнуть часок-другой не худо: путь дальний.

На этот раз всегда сдержанный и краткий в своих суждениях доктор Абрагам хотел было впасть в некоторое учёное многоречие.

   — Так, государь, — сказал оп. — Когда прибегающий к врачебному пособию для обретения сна жаждет сна ненадолго, но крепкого, то в таком случае Гиппократ Косский предпочитает молоко мака... Но уже сын его...

   — Не сын, не отец, — чуть раздражённо перебил его Невский, — а что предпочитает доктор Абрагам?

Старик наклонил голову.

   — Когда мы хотим добиться, чтобы человек уснул близко здоровому обычному сиу, то, искрошив с помощью резала корень валерианы...

Но ему не пришлось договорить: чей-то мальчишеский голос из тёмного угла палаты вдруг перебил его.

   — А у нас вот, — сказал голос, — деданька мой, мамкин отец, когда кто не спит, придут к нему за лекарством, — он мяун-корень[36] взварит и тем поил...

И князь и доктор в равной степени были поражены этим голосом, столь неожиданно вступившим в их беседу.

Потом Невский громко рассмеялся и, обратясь в ту сторону, откуда послышался голос, произнёс полушутя-полусердито:

   — Ах ты!.. Ну как же ты напугал меня, Настасьин... А ну-ка ты, лекарь, подойди сюда...

Григорий Настасьин, потупясь, выступил из своего угла и остановился перед Александром.

Невский созерцал его новый наряд с чувством явного удовлетворения. Доктор Абрагам смотрел на мальчугана с любопытством.

   — Да какой же ты у меня красавец стал, Настасьин! — сказал Невский. — Всех девушек поведёшь за собой!

Гринька потупился.

   — Стань сюда, поближе... вот так, — сказал Ярославич и, взяв Гриньку за складки просторного кафтана мел? лопаток, переставил его, словно шахматного конька, между собою и доктором Абрагамом.

Озорные искорки сверкнули в глазах старого Абрагама.

   — А ну, друг мой, — обратился он к мальчику, — повтори: как твой дед именовал эту траву, что даёт сон?

   — Мяун, — не смущаясь, ответил Гринька. — Потому что от неё кошки мявкают.

Князь и доктор расхохотались. Затем старый врач важно произнёс:

   — Да, ты правильно сказал. Но от Плиния мы, врачи, привыкли именовать это растение «валериана», ибо она, как гласит глагол «валёре», подлинно оздоровляет человека. Она даёт здоровый сон!

   — А я много трав знаю! — похвастался обрадованный Гринька. — И кореньев! Дедушка уж когда и одного посылал... Бывало, скажет: «Гринька, беги-кось, ты помоложе меня: у Марьи парнишечка руку порезал...» А чего тут бежать? Эта кашка тут же возле избы растёт. И порезником зовут её... Скоро кровь останавливает!..

   — А ещё какие целебные травы ты знаешь, отрок? — вопрошал старый доктор.

Гринька, не робея, назвал ему ещё до десятка трав и кореньев. И всякий раз старик от его ответов всё более и более веселел.

   — А ещё и вредные растут травы, ядовитые! — воскликнул в заключение Настасьин. — У-у! Ребятишки думают, это пучки, сорвут — и в рот. А это сикавка, свистуля! От неё помереть можно! И помирают!

Тут он живо описал доктору Абрагаму ядовитое растение пёстрый болиголов. Старик не мог скрыть ужаса на своём лице.

   — О-о! — воскликнул он, обращаясь к Невскому. — Вот, государь, этим как раз растением, о котором в такой простоте говорит этот мальчик, отравлен был некогда в Афинах величайший мудрец древности...

   — Сократ? — произнёс Невский.

   — Да, государь...

Наступило молчание. Оно длилось несколько мгновений. Затем Абрагам снова пришёл в необычайное оживление и воскликнул:

   — Этот чудесный отрок — поистине дар небес для меня, государь! О, если бы только... Но я не смею, государь...

   — Что? Говори, доктор Абрагам.

   — У меня была давняя мечта — узнать, какие целебные травы известны русским простолюдинам. Ведь вот даже знаменитый Гален пишет, что он многие травы и коренья узнал от старых женщин из простого народа... Когда бы ты соизволил, государь...