За языком до Киева - [35]

Конечно, она могла попадаться в отдельных возвышенных и изолированных урочищах как реликтовое растение; попадается, может быть, и сейчас. Но крайне трудно представить себе междуречные дубравы даже пятьсот лет назад пересыпанными действительной северянкой елью.

А есть ли надобность так насиловать свое воображение? Я пристально вглядываюсь в карту и не нахожу на ней ни одной Еловатки. Вот ИЛОВАТКИ тут имеются. И селения с таким именем, и даже речка, которую зовут то ИЛОВАТКА, то ИЛОВЛЯ… Но ведь «иловатый» вовсе не то, что «еловатый». Речь идет о реках с илистым дном. И приходится счесть, что тут мы встретились с какой-то ошибкой: либо произношения — у местных жителей, либо слуха — у того, к кому они обращались, кто их слушал.

А впрочем, можно предположить и другое. Во многих диалектах растение ольха именуется «елха». Если речка на самом деле Еловатка, а не Иловатка, то вполне возможно, что слово это когда-то звучало как ЕЛХОВАТКА — «ольховая река».

Видите, и опять-таки ель не понадобилась…

Что же до вяза, от которого, вполне вероятно, унаследовала свое имя речка Вязовка, то, по утверждению ботанических справочников, областью его произрастания является вся Европейская Россия. Вяз живет в любых лесах, почему бы и не почтить ему своим присутствием долину Вязовки?

Этого мало: существует растение вязовина — один из видов бузины; кое-где вязовицей зовут ежевику, ягоду, распространенную по всей стране. Надо еще разобраться, какое из растений могло сыграть тут роль эпонима — «крестного отца» речки?

И этого тоже мало. В нашей стране много Вязовок, и речек и селений. И вовсе не исключено, что некоторые из них названы вовсе не по растениям, а по вязким, болотистым берегам. Не от слова «вяз», а от слова «вязь», «вязель» — топкое место.

Флуг — знающий геолог и зоркий наблюдатель. Он хорошо отметил присутствие в Волгоградской области различных реликтовых, оставшихся от далекого прошлого животных и растительных форм. Но затем ему захотелось перекинуть прочный и прямой мост между флорой и фауной прошлого и топонимикой.

А вот это надо всегда делать со множеством оглядок и оговорок, с величайшей осторожностью. Больше всего надо опасаться простоты и очевидности: они чаще всего подводят.

ПОЧЕМУ СИЕ ТРУДНО В-ПЯТЫХ

Рассуждения неопытных топонимистов-любителей обычно таковы.

Человек живет в окружении растений и животных. Среди топонимов, которые известны каждому из нас, всегда найдется несколько очень близких по звучанию к именам и зверей и растений. Следовательно, эти имена — слова, означающие разные виды зверей, и деревьев, и трав, могут образовывать названия мест. Значит, найдя такое название, похожее на слово, означающее зверя, насекомое, куст, породу травы, мы можем с полным правом считать, что они состоят друг с другом в тесной родственной связи.

На первый взгляд логика неотразимая. По существу же все построено на «заговаривании зубов». Потому что в простом и как будто неразрывном мосту недостает многих звеньев.

Первое.

Над Москвой поднимаются ВОРОБЬЕВЫ (ныне — ЛЕНИНСКИЕ) ГОРЫ, когда-то почти пустопорожнее пригородное урочище, теперь — часть самой столицы.

Применяя только что приведенные силлогизмы, проще простого получаем вывод: слово «воробьевы» означает «принадлежащие воробью». Воробей — всем хорошо знакомая птичка-надомница. Следовательно, топоним Воробьевы горы, безусловно, связан с наличием на этих прибрежных лесистых возвышенностях множества воробьев. Приоткрывается картина подмосковной природы в довольно далеком прошлом. И что особенно радостно, мы узнаем о таких живых существах, о которых никто никогда не стал бы делать записи в летописях, рассказывать в грамотах: кому интересны воробьи?

Так? Получается, что так. А на самом деле?

Ну, во-первых, можно было бы просто повернуть вопрос иначе. В давние уже времена воробей трактовался народом как вор. «Вор воробей» — так про несчастную птицу и говорили. И могло ведь быть обратное: какого-нибудь известного пристоличного вора, жившего на этих высотах, могли ради конспирации именовать Воробьем. Может быть, Воробьевы горы и значило «воровские», принадлежащие вору? Соловей-разбойник был. Почему не быть и Воробью-вору?

Думается, можно было бы сочинить еще не одну умозрительную и вымышленную гипотезу. Но не стоит. Старые грамоты донесли до нас прямые сведения об одной чисто практической сделке. В XV веке некая великая княгиня или княжна купила небольшое сельцо как раз на этих горах. Продал ей сельцо поп по прозвищу Воробей. Новоприобретенная собственность закрепилась за новой владелицей с именем сельцо Воробьевы Горы.

Вот и все. И вполне возможно, что в те далекие времена ни один воробей даже и не залетал сюда, за Москву-реку, из города. Никакая фауна тут ни при чем. Да, собственно, если приглядеться к птичьему топониму попристальнее, можно было бы сразу заподозрить в нем топоним человеческий. Без грамот, по самой его форме. То, что принадлежит воробью-птице, мы склонны определять как «воробьиное»: воробьиный нос, воробьиное чириканье.

То, что принадлежит Воробью-человеку, мы назовем, конечно, «Воробьевым». Так будет, вероятно, в 99 случаях из 100.