За языком до Киева - [12]

Но вот возьмите имя могучей сибирской реки ЛЕНА. На первый взгляд оно совершенно ясно: уменьшительное от «Елена», от женского имени. Между тем, подумав так, вы впадете в грубейшую ошибку. Название «Лена» существовало в такие далекие времена, когда, вполне возможно, самого девичьего имени Лена русские люди еще не знали. А река текла тут и до их появления на ее берегах. Как же она тогда называлась?

И вот, оказывается, по-эвенски она и теперь зовется ЕЛЮЁНЭ, что, как предполагают, могло некогда означать просто «река». И, всего вероятнее, именно из этого слова, а не имени Елена (первые русские, пришедшие в те места, наверное, и не выговаривали Елена, говорили Алёна или Олёна) и родилось плавное, как великий северный поток, название реки: Лена.

Имя, казавшееся совершенно прозрачным, на поверку «решается» вовсе не так, как можно было подумать с первого взгляда или наслыха. За ним открывается сложная историческая перспектива. Происхождение и словарные связи его оказываются весьма неожиданными для нас, и наша ошибка объясняется просто тем, что мы упустили из виду, как давно оно возникло, какие сложные языковые воздействия должно было испытать, как с ним «играли» представители нескольких языков, как под влиянием их разнородных произносительных и грамматических привычек оно потеряло первоначальную форму и приобрело нашу, современную.

Возьмем прямо противоположный случай. В моем псковском детстве мне частенько приходилось летом ездить за белыми грибами на пустошь МОНИНО. Если бы вы спросили у меня тогда, какое название места я считаю совершенно непонятным, я бы, не раздумывая, сказал вам — Монино.

Но посмотрите: окончание «о» в этом слове совпадает с бесчисленным множеством таких же окончаний в других именах деревень и пустошей округи: СТИХИРЁВО, СТЕХНОВО, ЩУКИНО, КОПАЧЕВО, КОСЬКОВО. Окончание прямо как бы говорит: перед вами — имя места, селения.

Перед окончанием — суффикс «-ин». Он выражает принадлежность предмета, названного основой слова, не просто кому-либо, но владетелю, обозначенному существительным, оканчивающимся на «-а» или «-я». Дом, принадлежащий Ивану, мы назовем Иванов дом. Дом, принадлежащий Ване, — Ванин дом.

По-видимому, пустошь Монино — владение, принадлежащее Моне. Да, но что такое «Моня»?

Я беру «Словарь русских личных имен» Н. Петровского и в разделе уменьшительных форм нахожу: «Моня — мужское, от Артамон, Пантелеймон, Парамон, Соломон, Филимон» и так далее (всего указано 17 мужских и 4 женских имени).

Теперь ясно: в топониме Монино (или Монина) нет решительно ничего непонятного. Он и впрямь мог означать место, где первым поселенцем был некий Моня, а уж был наш Моня Артамоном или Филимоном, при помощи лингвистического анализа не установишь. Это надо выяснять, копаясь в запродажных и купчих, в переписных данных по Михайловской волости Великолуцкого уезда Псковской губернии прошлого века, опрашивая стариков… Но не в том дело: имя явно непонятное оказалось безусловно понятным. Дело было не в имени, а в моем личном невежестве: тот, кто хочет изучать имена русских деревень, должен, среди очень многого прочего, назубок знать русские святцы со всеми уменьшительными формами к их именам.

Возьмем несколько больший масштаб.

В каких-нибудь полутора десятках километров от границы Ленинграда на западе есть дачный поселок ЛАХТА. Совершенно непонятное имя! Но непонятно оно только в русском сознании и лишь до тех пор, пока мы не бросим взгляд на карту соседней Финляндии и не обнаружим на ней множество населенных пунктов, озерных заливов и всяких иных урочищ, которые либо прямо называются ЛАХТИ, либо же слоги «лахти» входят в них как один из двух или нескольких элементов. Все эти имена финские, слово «лахти» по-фински значит «бухта, залив». Этим словом в Финляндии называются либо сами извилины берегов, либо поселки, стоящие у таких извилин.

А наша Лахта расположена у прибрежья Маркизовой Лужи на территории Карельского перешейка, у самого его начала, в таких местах, где до того, как русские накрепко обосновались тут, «ногою твердой став при море», жили финны и все пестрело финскими топонимами.

Наши предки нашли на берегу Финского залива рыбачий поселок Лахти. Они оставили ему его финское имя. Но по-русски слово с окончанием «-и» выглядит чудно, как существительное «лахть», «лахтя» во множественном числе. Такого слова — «лахть» — у нас нет. И новые поселенцы заменили чужое «и» на свое привычное «а»: деревня Лахта. Если можно сказать «на Лахте», надо думать, в именительном падеже должно быть «Лахта».

Непонятное опять превратилось в совершенно понятное. Но стало ясно — в пограничных районах, в местах, где народы волнами накатывались друг на друга, для того чтобы анализировать смысл и происхождение географических имен, недостаточно во всем совершенстве владеть своим языком. Надо знать, какой народ мог до русских оставить следы в местной топонимике, и уметь разбираться и в его языке.

Когда один народ и один язык где-либо сменяет собою другой народ и язык, происходят порою удивительные наслоения разных влияний в топонимике.

Сорок лет японцы владели русским Сахалином. В 1945 году мы возвратились на него. Изучая новые японские карты острова, советские люди заметили на них поселок МОРУДЗИ и другой, с удивительным именем МАРАУЭФУЭСИКИ. Ума нельзя было приложить, что они значат: ни в каких японских словарях таких слов не находилось.