За всю любовь - [2]

Томмазо открывает кран в умывальнике, настраивает воду на среднее давление и смачивает щеки и подбородок. Затем обмакивает помазок с барсучьим ворсом в миску с кремом для бритья на основе мангового масла. Зачерпывает сколько нужно и осторожно наносит на кожу, уделяя особое внимание чувствительным зонам. Этот ритуал он повторяет каждый день, ни на йоту не изменяя себе, с тех пор, как на его лице появились первые подростковые волоски. И научила Томмазо бриться его мать Эрминия, а не вечно занятой отец, которого постоянно не было дома. Иногда по утрам, глядя в зеркало и поворачиваясь то влево, то вправо, он ловит себя на мысли, что думает о матери, и его лицо смягчается от нежности.

Волосы у Томмазо светло-каштановые, почти русые, коротко подстрижены; серо-синие глаза блестят, выделяясь на фоне белоснежной пены, как два драгоценных камня. Настоящий викинг с благородными чертами и нордической внешностью. Свободной рукой он держит бритву, в которой накануне вечером заменил лезвие. Начинает бриться от левого виска – как обычно – проводя идеальную линию сверху вниз.

Тем временем Линда выходит из другой ванной, закутанная в полотенце, тело у нее еще влажное. После тренировки душ доставляет ей непередаваемое удовольствие, наполняя тело ощущением полного блаженства. Она входит в спальню, слегка обтирается мягким полотенцем, потом сбрасывает его на пол. Открывает дверцу шкафа и ищет что-нибудь, чтобы накинуть на себя, и в этот момент звонит iPhone Томмазо, лежащий на комоде.

7.30 утра.

Линда бросает на дисплей рассеянный взгляд: имя знакомое, кажется, это какая-то большая шишка из министерства. Как есть, голышом, она хватает телефон и бежит в ванную, смежную со спальней.

– Томми! – кричит она, настойчиво стуча в закрытую дверь.

– Что такое, любимая?

Любимая.

Она все еще не привыкла к такому обращению. И всякий раз, слыша это слово, слегка вздрагивает. Линда невольно вспоминает, как Томмазо впервые сказал: «Я люблю тебя» – в ту волшебную ночь, когда они прилетели в Лиссабон, понимая, что их жизнь теперь изменится. Как только они вышли из самолета, Томмазо остановил ее, взял за руки и признался в любви, и это было так естественно.

– Я люблю тебя, Линда. Поэтому я хочу, чтобы ты была со мной. Ты ведь знаешь это, правда?

У Линды перехватило дыхание, она молча стояла и смотрела на Томмазо, а по щеке катилась одинокая слезинка. Ее молчание и было ее ответом, их будущим, которое им предстояло написать вместе.

Тем временем Линда продолжает стучать в дверь ванной. Томмазо это немного раздражает, но он тут же берет себя в руки. Ничто не должно нарушить его священный ритуал, который необходим ему, чтобы собрать энергию и сконцентрироваться для успешного рабочего дня.

– Телефон! – настойчиво кричит Линда.

– Скажи, кто, пожалуйста?

– Гильельмо Пизано́!

Томмазо резко закрывает кран и поспешно распахивает дверь, во взгляде – досада и раздражение. Линда понимает, что будь он один, точно не сдержался бы и пнул ногой стену: разговоры с Пизано́ – не самое приятное занятие для начала дня.

Линда глубоко вздыхает – ей не хочется портить ему настроение – и, вытянув руку, вызывающе подносит к его глазам дисплей телефона. Она совершенно голая. Томмазо промакивает щеку полотенцем, оставляя вторую наполовину намазанной пеной, и удивленно смотрит на нее. Линда изучает его лицо и оглядывает ванную комнату. Идеальный порядок. Томмазо – само воплощение перфекционизма. Даже если Линда очень постарается, все равно не сможет достичь такого совершенства. Это одна из его черт, которая ей безумно нравится. Ну и, конечно, она обожает его ягодицы, будто выточенные из мрамора, и глаза, которые говорят: «Ты моя единственная женщина на свете. И я только твой». Сейчас ей ужасно хочется запрыгнуть на него и заниматься любовью до изнеможения.

– Не отвечай, пожалуйста, – страстно шепчет Линда, явно намекая на свое желание.

Мигающий и вибрирующий телефон все еще у нее в руке, но взглядом Линда умоляет Томмазо не отвечать на звонок. Она провоцирует его и наслаждается этим, выставляя свою красивую грудь, гладко выбритый лобок, упругие ягодицы.

Томмазо мгновение колеблется, потом решительно берет у нее телефон, и его голос приобретает мягкие нотки.

– Алло?

Линда разочарованно искривляет губы. Томмазо мягко кивает ей, прося выйти, и крутит указательным пальцем в воздухе, что означает «поговорим об этом позже». Он бесшумно закрывает дверь в ванную и смиренно говорит с Пизано́, представляя, как будет гореть ухо после разговора, который может продлиться и полчаса.

«Блин!» – ругается про себя Линда, фыркает и возвращается в спальню.

Она еще не привыкла мириться с повышенным чувством долга Томмазо.

Линда натягивает черные трусики и майку, ложится на кровать и так лежит какое-то время, переводя взгляд с потолка на стену, на которой висит картина с изображением семи смертных грехов. Она прекрасно помнит тот день, когда Томмазо подарил ей эту картину, будто это было вчера – на рынке в Азоло, после того, как она битый час торговалась с продавцом. Можно сказать, что именно в тот день и начался их роман. И именно поэтому картина была одной из немногих вещей, которые Линда привезла с собой из Венето в Лиссабон, из старой жизни в новую.