За все надо платить - [125]

Сережа хохотал так заразительно, что Оборин на какое-то время даже усомнился, а прав ли он, подозревая мальчишку в участии в заговоре. Только люди с чистой совестью умеют хохотать так весело и самозабвенно. Впрочем, эксперимент на то и задуман, чтобы это проверить.

До двадцать второго хода Оборин терпеливо слушал, какая чудесная Аленка, какая добрая, умная и красивая. У него оставалось три хода для того, чтобы реализовать свою задумку. На двадцать третьем ходу он «неосторожно» открыл своего ферзя, и Сережа, конечно же, немедленно кинулся атаковать. Двадцать четвертым ходом Оборин пожертвовал коня, после чего преимущество черных на доске стало очевидным даже младенцу. И наконец на двадцать пятом ходу он «открыл» своего короля, создав по меньшей мере две возможности для Сережи объявить шах. Это был решающий момент, к которому Оборин тщательно подготовился: шах белому королю можно было объявить, сделав ход либо слоном, либо ферзем. Оба решения были ошибочными, а оба таких соблазнительных хода вели к катастрофическим последствиям для черных, ибо две эти фигуры были краеугольными камнями обороны, выстроенной для защиты черного короля, и перемещение их по доске далеко вперед создавало такую брешь в обороне черных, сквозь которую мог пролезть даже живой слон, а не то что шахматный. В принципе такой исход можно было легко предвидеть, если просчитать ситуацию хотя бы на три-четыре хода, что было бы под силу даже не очень умелому новичку. И вот, сделав свой двадцать пятый ход, Юрий Оборин зевнул и заявил:

– Слушай, у тебя внутри не слиплось от такого количества сиропа? Уж больно сладко, даже подозрительно.

– Но она такая, Юрий Анатольевич, я ничего не выдумываю. Она действительно замечательная девушка.

– Ладно, жених, давай будем заканчивать разгром немцев под Полтавой. Я, видно, и впрямь сегодня не в форме, на доске черт-те что устроил. Ставь мне мат в три хода, и буду отдыхать. Что-то мне последнее время нездоровится, старею, наверное.

– Да что вы, Юрий Анатольевич, в ваши-то годы! – искренне возмутился Сережа. – О какой старости вы говорите? Побойтесь бога.

– А что ты думаешь, – уныло вздохнул Оборин. – Вот ко мне недавно моя бывшая подружка забегала в гости, Тамара, ну помнишь, я как-то тебе про нее рассказывал. Так у нее за четыре месяца два сердечных приступа было, даже «скорую» вызывали. Она тоже все удивлялась, мол, молодая совсем, тридцать лет только-только исполнилось, а врач, который со «скорой» приезжал, сказал ей, что здоровье люди набирают только до семнадцати лет, а уж начиная с восемнадцати в основном теряют. Правда, у Томки жизнь беспокойная, нервная, вечно она в какие-то передряги попадает…

Сережа сделал свой двадцать пятый ход, конечно же, объявив Оборину шах ферзем, после чего получил мат в четыре хода.

Спал Оборин крепко, но не благодаря душевному спокойствию, а скорее от слабости, и проспал до самого завтрака, который принес все тот же Сережа. По его лицу похоже было, что он до сих пор не оправился от удивления, как это ему удалось сдать такую партию, да еще так молниеносно.

– Кто тебя сегодня меняет? – как бы между прочим спросил Юрий, когда юноша поставил на стол поднос с едой и приборами.

– Ольга Борисовна. А что?

– Просто интересно. Никак я ваш график не уловлю. Вчера была Юля, сегодня Ольга, а завтра будет эта… Ну, как ее… Ну дети-то у нее все время болеют.

– Марина, – подсказал Сережа. – А они у нее опять болеют. Они же погодки, в один садик ходят, так что если в садике заводится инфекция, то оба сразу цепляют.

– А что же муж? Почему бы ему с детьми не посидеть? Боится феминизироваться?

– Не знаю, – улыбнулся Сережа. – Он вообще немного странный, весь в себе. С ним, наверное, просто опасно малышей оставлять. Знаете, есть такие люди, которые не понимают разницу между малышом и взрослым. Вот Петя как раз такой.

– Ты с ним знаком?

– Конечно, он же здесь работает, в лаборатории.

Дождавшись, когда Сережа наконец уйдет, Оборин медленно встал, прислушиваясь к себе. Голова слегка кружилась, но не сильнее, чем вчера и позавчера. Ноги были ватными, и при каждом шаге его бросало в жар, словно он не собственное тело перемещал в пространстве, а нес пятидесятикилограммовую тяжесть, да еще в гору. Собрав все силы, Юрий заставил себя встать под контрастный душ, начал с горячей воды, которую поворотом ручки делал то чуть прохладнее, то чуть теплее, и минут через пятнадцать, когда холодная вода уже была ледяной, а горячая – кипятком, почувствовал себя гораздо лучше.

Аппетита не было, но он заставил себя съесть все подчистую, выпил две чашки крепкого горячего и очень сладкого чаю, микстуру вылил в раковину и улегся «болеть». О диссертации он и думать забыл. Самое главное сейчас – набраться сил и придумать, что делать дальше.

Сразу после десяти часов прибежала Ольга. Она нагнулась, чтобы поцеловать Оборина, и он почувствовал, какая прохладная у нее кожа, как вкусно она пахнет осенью и свободой. Впервые за все время пребывания в отделении он остро ощутил собственную несвободу.

– Юрочка, у меня хорошие новости! – защебетала она. – Муж вчера вечером срочно уехал в командировку на два месяца. Представляешь, сколько свободного времени у меня будет для встреч с тобой! По ночам будет работать Сережа, а я только днем, раз в три дня. Все остальное время – наше! Юрка, ты представляешь, какая удача! Собирай свои вещи, скажи Александру Иннокентьевичу, что идешь домой, и начнем новую жизнь.