За волной океана - [20]

Морозов сидел за столом — высокий, крупный, с проседью волос на голове. Он легко, по-спортивному пружинисто поднялся из-за стола и, добродушно улыбаясь, подал руку. Гаврилову мгновенно, как электрический заряд, передались его веселость, и эта непосредственность, с которой он встречал людей, истомно-сладко размягчила душу. Уже не смущаясь, он ответил на рукопожатие начальника политотдела широкой улыбкой. Тот пригласил его сесть, поинтересовался:

— Как дела на корабле? Как люди, готовы ли к выходу в море?

— Все хорошо, срывов нет, экипаж готовится к службе, — доложил Гаврилов и насторожился: не зря, видно, начальник политотдела задал такой вопрос, наверное, знает уже о трениях между ним и старпомом, и от этой мысли засосало под ложечкой, как у молодого лейтенанта, только-только прибывшего из училища и с болью воспринимающего любое, даже самое безобидное замечание старшего. А Морозов обратил внимание, что голос у командира «Ястреба» в конце доклада прозвучал слабо, как шепот, и ему подумалось, что у Гаврилова не все ладится на корабле. — Вот были с комбригом у генерала Сергеева, — зачем-то добавил капитан 2-го ранга и смутился, умолк.

— Я в курсе дела, Сергей Васильевич, — Морозов поднял на него глаза. — Считаю, что всем нам придется в эти дни крепко поработать, ну а экипажу «Ястреба» — особенно. Вам эти Каменные братья хорошо знакомы, не так ли?

— В печенках сидят, — отшутился Гаврилов.

— Надеюсь, вы не стали возражать генералу? — Морозов закинул голову слегка назад, словно шею ему тер жесткий ворот белой сорочки.

Губы Гаврилова вытянулись в тонкую полоску, на лице проступили розово-белые пятна — так с ним бывало, когда он чрезмерно волновался, а порой при этом и голос предательски дрожал, вибрировал до неузнаваемости.

— Я и не мог возражать, потому что для меня это приказ, а приказы не обсуждаются.

Морозов упрямо гнул свое:

— Я в том смысле, что могли бы поручить это ответственное задание другому кораблю, например, «Вихрю». Командир там волевой, энергичный.

«И вы хвалите Сокола, — упрекнул его в душе Гаврилов. — Ох, как бы ваш Александр Михайлович не зазнался. Впрочем, он давно уже зазнался, только вы этого, к сожалению, не замечаете». А вслух неторопливо возразил:

— Я свою кандидатуру не предлагал, Василий Карпович. — Гаврилов невесело усмехнулся. — Так решил комбриг. А вы разве не знаете?

— Знаю, — не сразу отозвался Морозов. — Я тоже вашу кандидатуру поддержал. Но пригласил вас по другому вопросу...

Как всегда, начальник политотдела начинал свою беседу издалека. В сущности, Гаврилов не осуждал его за это, сам он тоже в беседе с людьми не сразу говорил то, что волновало его и зачем вызывал офицера, старался прежде всего создать непринужденную обстановку, снять напряжение с подчиненного, был сдержан, и даже если его раздражал кто-либо, он проявлял завидную терпеливость, но своего добивался. Не такой ли Морозов? Капитан 1-го ранга улыбнулся, скосив на него серые, большие глаза, и негромко спросил:

— Мичман Демин уходит в запас?

— Собирался. Но я попросил его еще остаться, пока молодые акустики опыта наберутся.

— И он согласился?

— Да.

Морозов взял со стола какую-то бумагу:

— Прочтите.

Гаврилов развернул листок. Жена мичмана Демина Анна слезно молила начальника политотдела не задерживать ее мужа на корабле, скорее отпустить домой. «Душа у меня болит за моего Васю. Сергей Васильевич Гаврилов, его командир, может, и хороший человек, но мне он делает такое зло, что слезы на глазах. Вася давно решил уволиться в запас, а он всячески тормозит это дело... Я прошу вас, товарищ Морозов, как комиссара, сделать товарищу Гаврилову выговор. Если ваше слово на него не подействует, напишу в Москву. Нет такого закона, чтоб насильно человека держать на корабле».

Гаврилов свернул листок, кашлянул. Капитан 1-го ранга обернулся. Потом подошел к нему, взял из его рук письмо Деминой:

— Ну, что скажете?

— Выходит, Гаврилов — варвар.

— Сергей Васильевич, давайте без шуток, — сердито оборвал его Морозов. — Почему Демина написала такое письмо?

— Она упрямо не хочет ехать на Север. У них конфликт, пусть сами решают. При чем здесь я?

Морозов ходил по кабинету хмурый, о чем-то размышляя, потом в раздумье обронил:

— Да, ситуация... — И пристально взглянул на Гаврилова: — Поговорите с мичманом. Ему решать, как жить дальше.

— А как быть с письмом?

— Я сам ей отвечу. И вот еще что, — продолжал Морозов, — Покрасов получил ордер?

— Уже вселился в новую квартиру. Собирался перевезти сюда мать с дочерью. Правда, я не советую ему этого делать.

— Почему?

— Мать у него болеет. Сердечница. Девочке тоже уход нужен.

— И как он?

— Пока не решил, — Гаврилов царапнул пальцем по щеке. — Жениться надо Покрасову. А то ведь трудно ему с дочуркой. Мать поживет тут неделю-две, уедет, а с кем останется девочка?

Казалось, все ясно, но Морозов пока не отпускал Гаврилова. Капитан 2-го ранга нетерпеливо ерзал на стуле. Что у Морозова еще на уме? Все думает и думает, как будто боится сразу все выложить. Гаврилов наблюдал за начальником политотдела, а тот ходил по кабинету и, кажется, не собирался возобновлять разговор. У Гаврилова вконец лопнуло терпение, он встал.