За веру отцов - [14]

— А это что за юноша? — спросил он, указав на Шлойме.

— Мой сын. Уже женат, слава Богу. Едет в Люблин учиться.

— В Люблин? А что, мало ешив в Подолии, в наших местах? В Кременце, во Львове, да и здесь, у реб Ехиел-Михла. Такой великий ученый вырос у вас в Злочеве, что ни одна наша ешива ему не подходит, надо везти его аж в Люблин?

— Раввин, его тесть, дал ему письмо к учителю реб Нафтули Кацу, раввину Люблина. У мальчика светлая голова, — ответил Мендл, — к тому же я хотел бы, чтобы он научился считать и говорить по-польски. Злочев, с Божьей помощью, растет, понадобится ходатай перед властями.

Последние слова еще больше рассердили реб Зхарью.

— Польский он мог бы выучить у мужиков в Злочеве, — сказал он с гневом.

Мендл промолчал из уважения к Зхарье. Но это было уж слишком для реб Шулем-Янкева.

— Значит, глава чигиринской общины думает, что только он получил от Ваада право вести переговоры с властями? Очень хорошо делаете, реб Мендл, что везете сына в Люблин, — успокоил он Мендла, — нам как раз нужны такие защитники общины и веры, а не те, что срезают в синагоге жемчужины, да на медовом прянике подносят в дар помещику, лишь бы перед ним выслужиться.

— Не себе он взял этот жемчуг, — вступился за брата реб Янкев Собиленький, — глава общины собрал его с женщин Чигирина, чтобы сделать достойный подарок пану хорунжему Конецпольскому — под чьей защитой мы пребываем в мире и благоденствии — к его свадьбе со светлой графиней Замойской.

— Конечно, коль скоро нищему посчастливилось породниться с богачами Замойскими, надо же ему потрясти евреев себе на подарок. Это не Вишневецкий. Вишневецкие не отбирают еврейский жемчуг, когда женятся.

Реб Зхарья молчал, пока оскорбления сыпались на него, но когда дело дошло до пана, не сдержался:

— Вы играете с огнем, глава немировской общины, вы оскорбляете хорунжего!

— И что же? С чего это мне бояться вашего хорунжего? Вы что, посадите меня под замок, как сотника Хмельницкого? Мы, слава Богу, живем здесь, во владениях доброго князя Вишневецкого. Не пугайте меня вашим помещиком, глава Чигирина!

Кто знает, чем бы закончилась ссора, если бы шамес, открыв дверь, не объявил:

— Реб Ехиел-Михл идет!

Все поднялись с мест. Вошел реб Ехиел-Михл. Он был еще молод, но уже славился во всей Подолии и Волыни. Все уважали его за ученость. Первым делом раввин удалился в другую комнату, привел оттуда свою старую мать, усадил ее за стол в кресло, сам сел рядом на стул и представил ее собравшимся. Он все время почтительно ухаживал за ней.

Раввин расспросил гостей, что нового в их краях, растут ли общины, как изучают Тору. Услышав, что Мендл везет сына в люблинскую ешиву, обрадовался, что Злочев уже удостоился послать туда ученика. Он немного поспрашивал Шлойме, но тот легко ответил на все вопросы, и довольный раввин велел подать молодому человеку медовый корж. Мендл прослезился от радости.

— Ваш раввин пишет, чтобы я послал учеников из ешивы в Злочев — обучать ваших детей Торе. Он говорит, что горожане предоставят пропитание и жилье. Хвала Всевышнему, везде, где живут евреи, распространяется Тора. — Ехиел-Михл посмотрел на мать.

Старая женщина слегка наклонила голову в белом остроконечном чепце, надетом в честь прибывших, и тихо сказала:

— Предложи, сынок, гостям пряников и водки.

Раввин поднялся, чтобы выполнить поручение матери, сам налил водки главам общин.

— А с соседями мирно живете в вашей далекой степи?

— Стараемся, насколько возможно. Помещики круглый год не появляются, живем среди православных, они наши соседи. Стараемся жить с ними в мире. Частенько они не платят налог на церкви, который заставляют нас собирать польские священники. Для православных это унижение, так мы с них его не требуем, а сами собираем между собой и выплачиваем. Как-то поляки об этом узнали, очень сильно наказали нас тогда. А мы боимся требовать с православных, как бы они нам за это худого не сделали. Вот я и приехал сказать об этом раввину Немирова. Большое благо было бы для всех нас, если бы Ваад в Люблине добился отмены церковного налога, или чтобы сбор этого налога не возлагали на евреев, а то быть большой беде. Мы не раз уже слышали, что православные хотят отомстить за свои церкви. Раввин вздохнул.

— Я хочу добавить, — сказал реб Шулем-Янкев из Немирова. — Вот сидит глава чигиринской общины реб Зхарья Собиленький. Реб Мендл боится об этом сказать, потому что Злочев, как и Чигирин, принадлежит Конецпольскому. Но мы тут, слава Богу, во владениях справедливого князя Вишневецкого. Нам бояться нечего. И я говорю раввину Немирова, что не раз собственными ушами слышал о том, что реб Зхарья притесняет и евреев, и, не будь рядом помянуты, православных, обирает их на подарки помещику. Он донес хорунжему на сотника по имени Хмельницкий, что тот готовит бунт, и теперь сотник заключен под стражу. Поэтому христиане теперь очень злы на евреев, и это может принести нам большую беду, — закончил Шулем-Янкев свою речь против реб Зхарьи.

Пока реб Шулем-Янкев говорил, реб Зхарья сидел, гордо выпрямившись, расчесывал двумя пальцами рыжеватую длинную бороду, время от времени шевелил густыми бровями, прикрывавшими глаза, как веер, посматривал из-под них на своего противника и молчал.