За веру, царя и социалистическое отечество - [54]

– Пустили мы с тобой в мир тварь ненасытную, – молвил Дутиков. – А не пожрет ли она таким манером всю землю?

– Не должна, – ответил Репьев. – Силы не хватит. Это ведь пока только игрушка. На испуг кое-кого взять.

– Боком нам тот испуг вылезет…

Жуткие чудеса между тем продолжались. Отовсюду нахлынули потоки воздуха. Отправились в самостоятельный полет всякие мелочи вроде денежных банкнот, бумажных конвертов и окурков. Задвигались и более крупные вещи.

– Полезная штука, – высказался Дутиков, по примеру Репьева внимательно наблюдавший за всем происходящим. – В нужник ее запустить, и не надо потом дерьмо каждый год вычерпывать. На свалке опять же помощница незаменимая… Уж скорее бы мы куда-нибудь отправились. Мочи нет своей собственной смертушки дожидаться.

– Недолго осталось, – успокоил его Репьев.

Со временем, как и с пространством, тоже творилась какая-то несуразица. Полицейский, появившийся в проломе стены еще до того, как пропал Ларри, пребывал в прежней позе, так и не завершив начатый шаг, а секундная стрелка на хронометре Репьева после запуска «Кондыря» не передвинулась даже на одно деление.

Материя сжималась (на глазах Репьева отправились в небытие чьи-то грязные носки, телефонный аппарат, полсотни стреляных гильз и оставшиеся после Зо пустые шприцы), а время, наоборот, растягивалось.

Репьев даже слегка повеселел. Прежде ему приходилось слышать, что внутри этого крошечного, ненасытного пятнышка существует свой собственный, ни на что не похожий мир, где нет ни хода времени, ни привычного для человека вещества, ни – что вполне вероятно – даже самой смерти.

Вот только есть ли там жизнь?

Голос из ментального пространства

То, что для Демьяна Репьева обернулось тягостным и нескончаемым кошмаром, на самом деле произошло в считаные секунды.

Едва только высокоточная научная аппаратура, имевшаяся на вооружении полиции города Сент-Луиса (а там уже примерно знали, с кем имеют дело), зафиксировала не поддающийся рациональному объяснению скачок величины всех фундаментальных физических констант, что по времени соответствовало моменту запуска зловещей установки «Кондырь», как многоэтажный жилой дом, случайно ставший прибежищем террористов, вдруг резко уменьшился в объеме, словно пробитый воздушный шарик, а затем целиком, вплоть до последней пылинки, исчез, как бы втянувшись в самого себя.

К счастью, все его обитатели к этому моменту были уже эвакуированы.

Вместе с роковым домом пропало и некоторое количество менее значительных предметов – несколько автомобилей, главным образом полицейских, мусорные урны, канализационные решетки, щиты дорожных указателей, лампы уличных светильников, листва с окрестных деревьев (а кое-где и сами деревья), парочка бродячих псов, проникших за оцепление, и стая ворон, ставшая жертвой собственного любопытства. Так, по крайней мере, сообщалось в официальном отчете.

Не скрою, поначалу я хотел предупредить эту катастрофу, главным образом по причинам личного свойства.

Никогда прежде мне не приходилось принимать смерть посредством черной дыры или, говоря иначе, гравитационного коллапсара. Естественно, напрашивался вопрос: а как это может отразиться на создании, имеющем нематериальную природу, то есть на мне самом? Что, если эта загадочная прорва способна втянуть в себя даже бессмертную человеческую душу? Уж лучше на всякий случай подстраховаться.

Но Репьевы, в тела которых я теперь воплощаюсь с завидным постоянством, – это еще те субчики! Покорить их не так-то просто. Многие на этом обжигались.

И хотя я действовал, так сказать, изнутри, но не слишком преуспел. Все закончилось само собой. И для меня, слава богу, благополучно. Надо констатировать, что черные дыры при всей своей загадочности целиком принадлежат этому миру и никак не влияют на ментальное пространство вкупе с его эфемерными посланцами.

Что же касается человеческих жертв, как нынешних, так и грядущих (а боевая черная дыра – это посильней, чем лук-гондива), то избежать их можно иным, уже много раз испытанным мною способом – устранить в прошлом саму причину этой трагедии.

На сей раз мне не пришлось ломать голову над тем, в какой именно временной и географической точке река истории сменила свое русло, пусть далеко не идеальное, но хотя бы досконально известное.

Скорее всего это случилось где-то в конце восемнадцатого века на восточном краю Европы, когда очередное крестьянское восстание, запалом которого, как водится, являлось казачество – буйное и непокорное сословие, сложившееся из беглых преступников и социальных изгоев, – не захлебнулось, паче чаянья, в собственной крови, а закончилось полной победой, в результате чего хлебать кровь пришлось уже совсем другим людям.

Невыносимый крепостной гнет, позволявший тем не менее подневольным крестьянам становиться учеными, изобретателями, торговцами, промышленниками и церковными иерархами, сменился куда более ужасным гнетом – разбойничьим.

К власти пришли люди, привыкшие убивать, грабить и насиловать, а отнюдь не созидать, защищать и умиротворять. Законы разбойной артели стали законами государства. Блатная феня – официальным языком. Ни о каком национальном примирении не могло быть и речи. Восторжествовала идея всеобъемлющей расплаты, когда человек становится виноватым не вследствие совершенных преступлений, а только по факту своего рождения. Бреешь бороду – на кол. Не имеешь мозолей на руках – к стенке. Носишь очки – в рыло.