И Лондон сделал вид, что ничего не произошло. К пожарищу по утрам по-прежнему приезжал на велосипеде почтальон и клал газеты и письма туда, где должен был быть почтовый ящик… Так что я не питал иллюзий.
Жизнь рядового журналиста не та монета, которой расплачиваются за большую политику. Если бы из Пекина на мое имя пришла «охранная грамота»… тогда бы… А пока я вынужден был сам искать пути отступления. Боб где-то запропастился. Я второй вечер коротал с Клер.
Мы в темноте сидели рядом на низком диванчике, курили и как поэты любовались лунной дорожкой. Я чувствовал ее локоть. Теплый и… По правде говоря, я был совсем не равнодушен к ней. Это я понял. Просто время и разлука притупили чувства. Я сказал полушутя, полусерьезно:
— А что, если нам плюнуть на все и окрутиться, как говорила моя матушка? Ты бы согласилась стать моей женой?
Локоть дрогнул…
— Мы с тобой разного вероисповедания, — отозвалась Клер, огонек на кончике сигареты вспыхнул, осветил ее губы.
— Обвенчаемся в православной церкви, — продолжил я, не придавая значения сказанному. — Русские попы более терпимы к подобным тонкостям, чем ваши, католические.
— А ваша церковь разрешает разводы?
Мы опять замолчали. Мои мысли снова и снова невольно возвращались к тетради.
Я как наяву видел то, что происходило.
2
Мой пересказ последующих злоключений Пройдохи
…Пройдоха Ке со своим приятелем Мыном болтались по океану, пока их не снял с катера филиппинский фрахт. Он вез копру, а может, и не копру, а пальмовое масло или цемент… Фрахт есть фрахт — грузовое такси гоняется из порта в порт, если, конечно, капитану повезет и он не застрянет где-нибудь в жуткой дыре порожняком, а это, как известно, сплошные убытки.
Фрахт был приписан к Маниле и представлял собой Ноев ковчег с семью парами чистых и сорока парами нечистых, но и наши джентльмены с Таинственного острова не корчили из себя воспитанников Паблик-скул, тем более что платить им за каюту было нечем, и они отправлялись отнюдь не в развлекательное путешествие.
Катер, на котором Ке и Мына болтало по океану, был сильно потрепанным, его крутые бока расцвели ржавчиной, как стволы пальм орхидеями, с него сняли мотор, кое-какое оборудование, и этого хватило бы Пройдохе и Мыну на то, чтобы доехать бесплатно до первого порта, но они предпочли работать матросами, — Ке потому, что у него не было ломаного гроша за душой, а Мын из конспирации. Пакеты с героином он сумел протащить на фрахт, часть пакетов пересыпав в спасательный надувной жилет, который не снимал с тела.
Сложность их положения заключалась в том, что они не успели придумать ни одной более или менее складной легенды, как очутились где-то на подступах к Каролинским островам.
Они наплели горы чепухи о каком-то американце, который будто бы нанял их порыбачить и, перепившись, утонул. А сами герои не подумали о том, что на них могло пасть подозрение в убийстве сумасброда-миллионера. Им еще повезло, что они наскочили на судно с филиппинским экипажем, которому ровным счетом было наплевать, за что и когда двое цветных перерезали глотку белому, тем более американцу. Может быть, поэтому двадцать членов филиппинской шхуны отнеслись к двум новым членам экипажа с почтением, замешанном на страхе, и не лезли с глупыми вопросами, что, как известно, вообще характерно для восточных людей.
В довершение всего Мын стал коситься на Пройдоху. Трудно сказать, какие мысли шевелились в черепной коробке Мына, прикрытой черными с синеватым отливом волосами, но он явно тяготился присутствием Пройдохи. Это тоже невозможно было скрыть от экипажа. Однажды он бросился на Пройдоху с ножом, но его угомонили.
Капитан-филиппинец был скуп, неразговорчив, себе на уме, а это имело прямые последствия для наших героев. Нужно сказать, что капитан-филиппинец был осторожным человеком. Он хмыкнул, давая понять, что слова обоих новоявленных матросов его полностью удовлетворяют, но, как говорят игроки в преферанс, где-то нарисовал «зуб». Родом он был с Гаити, так что в его жилах текла часть испанской крови, которая, как известно, коварна Капитан, его помощник и еще несколько верных членов экипажа были вооружены. Так что экипаж был дисциплинированным.
Когда судно вошло в порт и встало к причалу, неожиданно к месту стоянки подкатили «джипы» с портовой полицией. Как позднее догадался Пройдоха, капитан дал телеграмму, что в океане при странных обстоятельствах подобрано двое людей с военного быстроходного катера, лишенного каких-либо опознавательных знаков. Хотя Пройдоха и выбросил оружие за борт, любому мореходу достаточно взглянуть на полубак, чтобы догадаться, что железный станок, вклепанный в палубу, служил отнюдь не для того, чтобы устанавливать навигационные приборы. Пиратство в данном уголке Мирового океана процветало, некоторые суда ходили с мешками песка, уложенными вдоль бортов, — из-за мешков безопаснее отстреливаться. Бывало и так, что молодчики той же мадам Вонг нанимались на рейс и в нужный момент заставляли членов экипажа поднимать вверх руки, когда это меньше всего им хотелось. Пройдоху Ке и Мына арестовали, засунули в «джип» и отвезли в здание, назначение которого знают все портовые подонки. Здесь произвели обыск. Сержант полиции сидел за столом, расправлял лист бумаги, чтобы записывать показания задержанных… Первым ощупали Пройдоху. У Пройдохи ничего не нашли. Когда очередь дошла до Мына, тот сделал неожиданный финт — ударил головой в живот полицейского и выпрыгнул в окно. Пройдоха, воспользовавшись суматохой, улизнул. Он подробно описал свои страхи в дневнике, как прятался за какими-то огромными катушками с кабелем, ползал на брюхе под железнодорожными вагонами, но больше всего страниц он уделил проклятию Белой Смерти, как он называл героин. И у него были основания, чтобы ненавидеть это зелье.
