За тридевять земель - [46]

Когда пробило три склянки, бриг «Инфанта Изабелла» вновь поднял паруса. Горестное предстояло ему плавание...

В Свято-Троицкой церкви шла служба. «Во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в рай же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, всея исполняли неописан-н-ны-ный...» Диакон Никострат, протянув свое «...н-ны-ный...», принялся усердно кадить на алтарь.

Стоявший поодаль Трофим Лопотов был занят своими мыслями и никак не мог сосредоточиться на службе. В меру богомолен был приставник, без фанатизма, кликуш не терпел, но службу любил и, когда позволяло время, выстаивал ее всю, от шестопсалмия до сугубой ектений. А тут... «Так воно как дело повернулось... Гишпанцы, значит, на рухлядишку нашу позарились... суденышко «Инфанту» расплоша в полон забрали, болесть им в душу. Для чего токмо, добро прознать бы, голландцу тому отятому, Йорту, в Монтерее потребно было быть? Иль зазря намолвка пришла, не смуток ли то...» — озабоченно рассуждал про себя Трофим. Словно в полусне отстоял он проскомидию. Началась литургия оглашенных, а у него из ума никак не шла та намолвка...

В то самое время, когда диакон Никострат в благоговении к величию таинства, коего он будет служителем и в кое «сами ангелы желают проникнуть», просил Епимаха: «Помолись о мне и помяни мя, Владыко святый», а тот отвечал молитвенным благожеланием: «Да исправит Господь стопы твоя... Да помянет тя Господь Бог во царствии своем, всегда, ныне, и присно, и во веки веков», со стороны моря прогремел пушечный выстрел. В воды Русской Калифорнии вошел 46-пушечный фрегат «Камергер Резанов».

Покинув в срочном порядке храм божий, Лопотов первым делом пошел в дом правителя (сам правитель находился в Ново-Архангельске), где рядом с сенями и прямо над пороховым погребом помещались в одном из чуланов его скромные холостяцкие апартаменты. Примостившись в углу своей комнатухи, Трофим принялся спешно натягивать громадных размеров торбасы. Последние вполне соответствовали росту приставника. Скоро вышел он из дома и направился к крутояру, где уже толпились алеуты и каюры, то и дело указывая на поблескивающий в недальнем расстоянии багряный корпус фрегата. Завидев приближающееся начальство, партовые тут же возвратились к оставленным делам — всем было хорошо известно, что Лопотов не любит праздных людей.

Корабль тем временем был приведен к ветру и теперь спокойно покачивался на легкой волне. Скрипнули боканцы, поползли вниз фалини. Раздавшийся следом всплеск свидетельствовал, что шлюпка спущена на воду. Капитан Ружев-ский вместе с офицерами спустился по штормтрапу вниз, где их уже ожидали матросы. Легкие весла ударили по воде, и шлюпка, слегка покачиваясь на волнах, устремилась к берегу. Лопотов собственноручно помог выйти капитану и принайтовить шлюпку к причальному столбу возле берегового флагштока со стягом Российско-Американской компании. Прибывшие мореходы прошли между обитыми тесом алеутскими домиками к южному входу крепости, защищенному двумя карронадами большого калибра. Под прицельным огнем их в случае надобности находились и расположенные вне крепости магазины, мастерские, основная ферма, включавшая скотный двор, ветряная мельница и баня.

...Никострат свалил у каменки еще одну вязанку сухих поленьев и подался было обратно к выходу.

— Будя,— остановил его Ермей Ветка.— А то ихнему высокоблагородию пекло дивно за стужу помстится.

Как гостей да с дороги-то банькой не попотчевать! Приставник велел Никострату самому проследить, чтобы сделано все было в наилучшем виде: и банька пожарче истоплена, и вода со Светлого озерца, что дух дает свободный, доставлена, да чтобы варенных в кипучем котле щелоков было вдосталь, да трав, да соцветий душистых. В квасе с мятой (и для распарки веников, и для поддавания на каменку, и для внутреннего потребления) также нехватку не было. К случаю подоспел Ермей Ветка, недавно прибывший с Ситхи,— известный мастак по части бань. Он и порадел...

Лежа под образами, приставник и капитан вели негромкую беседу про тутошнее нелегкое житье-бытье. Епимах же больше внимал разговору, нежели поддерживал его. Речь шла о пшенице в зерне, покупаемой здесь преимущественно у монахов по три гишпанских пиастра за фанегу, весом около четырех пудов. Выходило, стало быть, около рубля серебром за пуд — цена чрезвычайно выгодная. Говорили и об открывающемся для россиян выгодном приобретении крупного рогатого скота. За быка, к примеру, платили три-четыре пиастра; причем большая часть стоимости шла за его поимку. (Два конных гишпанца получали за нее до трех пиастров, смотря по отдаленности, где находилось одичавшее стадо; главный же доход хозяина при этом составляла кожа, которая им всегда выговаривалась.) Поведал Трофим своему собеседнику и о готовности к отправке в Ситху до 750 пудов пшеницы и ячменя, а также солонины, овощей, соли...

— Однако теперь гишпанские власти всячески препятствуют произвождению комерцы с монахами, опасаясь завладения нами территории далее порта Румянцева, к югу... С дикими ж расторжек почти не имеем, разве что подсобят нам в работах, не по плакатной цене, а за кошт, да за корольки...— вздохнул Лопотов.