За тех, кто в дрейфе! - [23]

– Хорош чай, только у тебя и попьешь такого. – Семенов допил, отставил стакан.

– Ты повару скажи, чтоб не жался, мне много чаю нужно.

– Скажу, – кивнул Семенов. – Не скучаешь, дядя Вася?

– Скучает лодырь, которому время девать некуда, – проворчал Кирюшкин. – Ночью медведица с двумя огольцами в торосах шастала, не слышал? Ледник с мясом унюхала, ракетами отогнал.

– Ушла?

– Кто ее знает, придет, небось, если тюленя не добудет. Здоровая, метра под два с половиной, не тот несмышленыш, которого Груздев с руки кормил. Вели ребятам карабины пристрелять, не чищено оружие, сплошная ржа. Такая зверюга шутки шутить не будет.

Семенов чуть покраснел – вспомнил, что давно не прикасался к нагану, даже в ствол не заглядывал. За такое Георгий Степаныч шкуру бы спустил.

– Сегодня же прикажу, – пообещал он.

– И повара в одиночку к леднику не пускай, пусть дежурный или твой доктор сопровождает. – Кирюшкин засмеялся. – Ему и карабина не надо, любому зверю голову набок свернет. Не клизмы ему ставить, а в лесоповале бригадирить, очень аккуратная комплекция. Это он на станции Восток Андрея с площадки вытащил?

– Он. Откуда знаешь?

– А оттуда. Андрей, не о пример тебе, не только в праздники отписывался. Я много чего знаю, у Андрюхи времени хватало не забывать стариков.

– Какой ты, дядь Вася, старик.

– Пятьдесят шесть, милый, полярная пенсия давно выслужена. Да, хотел я тебе сказать, насчет моих…

– Недоволен?

– Почему недоволен? Работящие, железо понимают, с дизелем на «ты». Пацаны стоящие – если каждый врозь.

– А вместе?

– Помнишь, Степаныч говорил: «Двум медведям в одной берлоге не ужиться»? Не любят они друг, друга. Не то, чтобы лаются, не было такого, а взгляды подмечал – косые. Причина есть?

– Наверное, есть, только и я не все знаю,

– Уж не ты ли причина?

– Почему так думаешь?

– А потому. Как ты Женьке поулыбаешься, Вениамин злой на весь свет ходит. Ласка не деньги, ты уж ее не экономь, с собой не возьмешь и по завещанию не оставишь.

– По заказу не улыбаешься, дядя Вася. А вообще как они?

– Правду?

– Правду.

– Механик Евгений покрепче, кроме как на дело мозги не тратит. Звезд с неба не хватает, но малый упорный. А у Вениамина полет повыше, он не только в дизеле – в жизни копается. Скажу тебе так: в ученики, пожалуй, взял бы первого, в зятья – второго.

– А в дрейф?

– И того и другого, – без раздумья ответил Кирюшкин. – В горячем деле обоих проверил?

– Я ж тебе рассказывал.

– А ты повтори.

– Обоих.

– Ну?

– Женька без раздумий за мной в пропасть прыгнет.

– Откуда знаешь?

– Он меня с того света вытащил, в пургу. Кровью харкал, месяц потом с воспалением легких лежал, а вытащил. И второй раз, когда Льдину с Беловым искали и я в стропе запутался. Пусть звезд с неба не хватает, зато верю ему, как брату.

– Это хорошо, если веришь. Евгений не заикался мне про те случаи, скромный, тоже хорошо. А Вениамин?

Семенов вздохнул.

– Устал я от него, намаялся за две зимовки.

– И позвал на третью? Не лукавь.

– Никогда не знаешь, чего от него ждать. По теории Степаныча, Филатов гарантирован от простуды, кровь – что твой кипяток! Ни одной зимовки без драки.

– Осокину он врезал по справедливости.

– По справедливости, говоришь? – Семенов провел рукой по горлу. – Вот где она у меня сидит его справедливость! Если б сдержался, не дал волю рукам – и Белка была бы жива и станция бы ходуном не ходила. Не подумал ведь об этом, смыл, как мушкетер, оскорбление кровью – и в результате слишком высокой она оказалась, плата за справедливость!

– Она никогда не бывает высокой, – возразил Кирюшкин. – Нет такого прейскуранта, Серега. Ты, конечно, прав, Белку не вернешь и что станция ходуном ходит – правда, а не думаешь ли, что в конце концов все склеится и будет покрепче, чем было?

– Вот это поворот! – Семенов с интересом посмотрел на Кирюшкина. – Каким же образом?

– А таким. Считай, что Вениамин вскрыл нарыв – и больному полегчало. Выздоравливает больной, так-то!

Семенов присвистнул.

– Пургу разбудишь, свистун!.. Вчера я был дежурный и таскал ему еду, как официант. Если две недели назад волком смотрел, то вчера – «спасибо, дядя Вася» и на глазах слезы.

– Разжалобил? – усмехнулся Семенов.

– А ты не язви. Я с ним долго говорил, он не конченый. Да погоди рукой махать, я побольше тебя и видел таких и судил! Помнишь Бугримова Петра? Хотя нет, ты его не знал, до тебя дело было. Он мне Машу простить не мог, сам на нее виды имел. Я снарядил упряжку на охоту, а он втихаря из моего карабина обойму вытащил, чтоб я зря съездил. Однако вместо оленей мишка голодный попался, только собаки и выручили. Месяц Петра на бойкоте держали, зато потом какой парень был!

– Не подбивай клинья, дядя Вася. Бугримов одному тебе мстил, а Осокин, это ты сам сказал, всему коллективу в душу плюнул.

– Согласен. И все же подумай, поговори с ребятами и с ним самим. Нет такого подлеца, из которого нельзя было бы сделать человека. Он не весь прогнил, верхушка только чуточку занялась, это я тебе точно говорю. Мучается он, страдает, а из страдания человек может выйти либо навсегда озлобленным, либо очищенным – это не я придумал, так в жизни бывает. Семенов покачал головой.