За тебя никто не решит! - [31]

– Саша, нашему ребёнку скоро семь месяцев, а мы для него ещё ничего не приобрели. Я хочу проехать по магазинам и сама купить всё, что нужно.

– Боишься повторения недавних событий?

– Боюсь. Вы все от испуга становитесь растерянными и неадекватными. Я приготовлю вещи для себя и малыша и спокойно буду ждать, когда наступит момент родов.

– Хорошо! Завтра я свободен, отправимся в магазины.

Тася замолчала, глядя на струи фонтана, сверкающие на солнце.

– У меня такое впечатление, что ты хочешь что-то обсудить и не знаешь, с чего начать? – взяв за руку, вывел её из задумчивого состояния муж.

Она вздохнула и, глядя ему в глаза, произнесла:

– Я должна тебе признаться, что долгое время старалась не думать о малыше, как о своём ребёнке. Понимаю, как это звучит дико, но я вела себя как суррогатная мать, сосредоточившись на физиологии. У меня была одна цель – выносить плод, не думая, каким он родится.

– Почему?

– Боялась. Сейчас мне так стыдно за это, – глаза Таси наполнились слезами. Вытерев мокрую дорожку на щеке, она проговорила, – когда две недели назад мне сказали, что будут делать кесарево сечение, я так напугалась за него.

– Не плачь, всё же обошлось, – прижав её к груди, сказал Саша.

– Наш мальчик молодец! В первую ночь в стационаре он так крутился, словно пытаясь отчего-то освободиться. Я места себе найти не могла. Потом положила ладони на живот и впервые с ним заговорила. Я рассказывала ему о тебе, о Максиме и Паше, говорила, что мы его любим и ждём, он, словно услышал меня, успокоился. Назавтра на УЗДГ все результаты были хорошими, даже доктор удивился.

– Узнаю мой характер, – улыбнулся муж.

– Он и, правда, такой же деловитый, как ты. Во время обследований я постоянно наблюдала за ним на экране монитора, смотрела, как он копошится у меня в животе, трогает себя, играет пуповиной, и пустоту в душе, от которой я не могла избавиться все эти месяцы, заполняла любовь к моему крохотному сыночку. Сердце замирает от этого чувства. Я так его люблю!

– Наконец-то ты прозрела! Я никогда не верил во все эти бумажки. Я верил своим глазам, которые видели нормального мальчишку, только маленького, очень похожего на меня.

– Хвастун! – засмеялась она и прижалась к его плечу.

Они замолчали, каждый думая о своём.

– Ты верно сказал, прозрела! Я долго думала, что повлияло на моё состояние, почему мне было так тяжело, а потом поняла. Наше общество зомбирует нас, навязывая нам идею здорового социума, в кавычках.

– Стоп, доцент! Вы сейчас не на лекции, извольте объясняться нормальным, человеческим языком.

– Не подсмеивайся! – она шутливо толкнула его в бок.

– «Здоровый социум в кавычках» – это, по-моему, перебор, хотя я давно привык подобным твоим словам.

– Послушай, то, что сейчас скажу, для меня важно! – по серьёзным глазам Таси, в глубине которых затаилась боль, Саша понял, что предстоит трудный разговор.

– Я долго размышляла над этим, благо время хватало. Ответь мне, почему в нормальных семьях боятся рожать детей с генетическими отклонениями, оставляют их в больнице? Я сейчас не говорю о неблагополучных семьях.

Александр растерянно посмотрел на неё, потом ответил:

– Если честно, я над этим никогда не думал. Может, люди боятся несвободы: такой ребёнок требует большого внимания, ухода. Каждый хочет гордиться своим потомком, его достижениями, а больной ребёнок не поступит в университет. Ну, и продолжение рода – тоже немаловажный фактор.

– А вот животных люди не боятся заводить. Они тоже требуют ухода и лишают своих хозяев свободы, когда нужно поехать на отдых. Они никогда не поступят в университет и уж, во всяком случае, не дадут человеку продолжение рода. Тем не менее, они их самозабвенно любят, лелеют, водят на выставки и гордятся их достижениями, лечат, говорят о них друзьям.

– Ну и сравнила! Это же ребёнок, твоя плоть и кровь, а ответственность какая!

– Значит, его можно бросить в больнице, если он не имеет тех возможностей, что обычный ребёнок, а ещё лучше убить, пока в животе? – глаза Таси загорелись от ярости.

– Почему ты заговорила об этом? Из-за нашего сына?

– Да! Раньше я всё это знала, но знания не трогали душу. Я жалела детей и родителей, но не вникала в причину происходящего, – с горечью в голосе произнесла она. – Когда мне довелось пройти все круги ада из-за отношения ко мне и нашему ребёнку, я пропустила всё это через сердце и поняла, что систему надо ломать.

Она встала, прошлась по беседке, остановилась напротив Александра и, пристально глядя в глаза, произнесла:

– Ужас в том, что мы убиваем живого человека потому, что он в чём-то отличается от нас. А сколько гибнет нерождённых детей из-за ошибки в диагностике! Каждому, кого заподозрят в малейших отклонениях в параметрах, система выносит приговор, который обжалованию не подлежит: «Такие не имеют права жить!». Якобы из гуманных соображений, родителям говорят: «Подумайте, как будете мучиться вы с больным ребёнком, как будет мучиться дитя, родившись больным». А потом завуалированно, иногда и напрямую предлагают: «Давайте лучше его убьём, пока он маленький и не увидел свет, и вы будете продолжать жить, как прежде, без страданий». И никто не задумывается, что будет с душой матери после этого, что духовные страдания порой неизмеримо ужаснее, чем физические.