За свободу - [18]

— Черт побери! Не пуститься ли и нам в пляс? — гаркнул Большой Лингарт, тщетно стараясь приглушить свой громовой голос.

— За оружием дело не станет, — добавил староста.

— У наших, орденских, оружия нет, — прошептал Фриц Бютнер из Мергентгейма, — да мы и цепами и косами не хуже управимся.

— Как бы не просчитаться, — предостерегающе вставил Бухвальдер. — Одним нам с ними не совладать.

— Да ведь ты слышал, что творится кругом? — нетерпеливо вскричал Леонгард Мецлер.

— Берусь затеять дома такую игру, что у тевтонских рыцарей рожи станут белее, чем их плащи! — крикнул Фриц Бютнер и со всей силы хватил кулаком но столу.

— А я отвечаю за Оренбах, — сказал Симон Нейфер. — Пусть каждый даст сигнал своим друзьям быть наготове.

Прежде чем разойтись, крестьяне договорились о ближайшей встрече в «Медведе».

— Ну, а ты как? — спросила Кэте Каспара, молча сидевшего за столом.

— Когда начнется пляс, я пойду в паре с тобой, — шутливо отвечал он.

Она двинула плечом, как бы отталкивая его.

— Конец дворянскому царству! — рявкнул Большой Лингарт и забарабанил пустой кружкой по столу. — Добавь-ка еще, хозяин! — загремел он басом подбежавшему трактирщику.

Глава третья

Первый бургомистр Ротенбурга Эразм фон Муслор поднял чашу, искрившуюся золотистым рейнским вином, за здоровье дорогих гостей, собравшихся в его доме на Дворянской улице в день трех волхвов. Трапезный зал помещался в первом этаже; стены были покрыты яркими фресками, изображавшими сцены из священного писания, выполненные несколько топорной кистью ульмского мастера Варфоломея Цейтблома[28]. Его муза к тому времени еще не успела расправить свои крылья. Зато расписанный резной потолок заслуживал восхищения. Многолапая бронзовая люстра с множеством причудливых украшений в виде вьющихся растений и листьев, висевшая посреди зала, была, несомненно, произведением нюрнбергского мастера. Уставленный драгоценной посудой художественной работы, стол сверкал хрусталем, золотом и серебром.

Молодежь с нетерпением ожидала приглашения к столу, так как представители старшего поколения, особенно же досточтимые члены обоих советов[29], углубились в нескончаемый разговор, всесторонне обсуждая возможные политические последствия брака, заключенного в соборе св. Иакова. Юные патриции потешались над четой молодоженов, которые, несомненно, были уже не первой молодости, и над участниками свадебной церемонии. Отцы города спорили о том, какие меры надлежит применить магистрату против доктора Дейчлина, который в свое время был приглашен городом в качестве проповедника. На духовного пастыря Тевтонского ордена и на отца Мельхиора власть магистрата не простиралась.

Второй бургомистр Конрад Эбергард резко высказывался за самые решительные меры. Настало время, когда магистрат должен беспощадно покарать еретика, угрожающего поколебать основы порядка, установленного богом и людьми. Однако господин Эразм фон Муслор с улыбочкой заметил, что не следовало посягать на прерогативы его преосвященства епископа Вюрцбургского, повелевающего священнослужителями ордена.

В лице досточтимого господина Эразма величавость главы имперского вольного города сочеталась с лоском светского человека. Надменность, венчавшая его высокий, но узкий лоб, умерялась любезной улыбкой, не сходившей с его медоточивых уст. Величаво-любезным было и краткое застольное слово, с которым он обратился к своим гостям. Вслед за тем большая серебряная чаша с фамильным гербом фон Муслоров заходила вкруговую.

На столе, сверкавшем тяжелой роскошью сервировки, особенно выделялись изготовленные напоказ кушанья, делающие честь изобретательности повара. Но главной приманкой — и не только для глаз — был поистине исполинский пирог с запеченным в нем «бобом счастья». Кому при разделе пирога доставался этот боб, того объявляли королем или королевой празднества. Ученый канцлер и летописец города Ротенбурга Томас Цвейфель[30] заметил, обращаясь к своему соседу, ратсгеру Георгу фон Берметеру, весьма уважаемому его согражданами за честность, тем более что небо не благословило его богатством, — что запеченный в пироге боб, несомненно, является символом солнца, возвращающегося на землю после зимнего царства мрака.

Пестрым венком окружали гости обеденный стол. В те времена люди любили яркие краски, и на темном фоне одежд ратсгеров выделялись красными, зелеными, синими, желтыми пятнами костюмы молодежи. И дамы и кавалеры равно старались соединить в своем костюме как можно больше красок. Мужчины в своих пестрых камзолах с прорезями, брыжами и пуфами, превосходили роскошью одежды заправских франтих. Воздух был насыщен благовониями, так как даже мужчины обильно душились. И женщины и мужчины не считали для себя зазорным прибегать к помощи искусства, чтобы сохранить розы и лилии на своих увядших щеках.

С роскошью нарядов соперничало богатство стола, ломившегося под тяжестью изысканнейших яств. Здесь было все, что можно добыть на земле, в воде и в воздухе для услаждения самого изощренного вкуса. Магистратские слуги в бело-красных ливреях, соответственно цветам города, непрерывно обносили гостей и неустанно следили за тем, чтобы кубки не переставали искриться франконским, майнским и рейнским винами. Никого не приходилось упрашивать. Даже прекрасные дамы, отбросив всякое жеманство, поскольку вилок еще не было в употреблении, запускали свои нежные пальчики прямо в кушанье. Представительницы слабого пола не считали нужным церемонно потягивать золотистую влагу крошечными глотками. Щечки разгорались все ярче, язычки развязывались все смелее, и трапезная оглашалась таким щебетаньем и такими взрывами смеха, что никто не услышал шума, донесшегося с Рыночной площади, хотя он был достаточно громким.