За свободу Испании - [50]

В советском посольстве Николай Остряков говорил о своих полетах бесхитростно.

— Летать пришлось много, не раз попадал под огонь фашистских зенитчиков. Особенно запомнилось выполнение задания по разведке морских портов Малаги, Алхесираса и Сеуты. Одновременно обследовали прибрежную зону и бомбили аэродром Мелилью на северном побережье Африки. Нездоровилось мне тогда, малость грипповал. Но отказаться от полета было неудобно, и я полетел. Вылетели мы при ясной погоде, но по мере приближения к Сеуте начался ливневый дождь, ветер усилился, самолет задрожал мелкой дрожью. Попытка пробиться к цели не удалась. Пришлось менять курс на Мелилью. Подойдя к фашистскому аэродрому на высоте 500 метров, сбросил бомбы. На обратном пути мотор сильно перегрелся, пришлось лететь на малых оборотах. Высоту полета снизил до бреющей, море под самолетом бушевало, брызги соленой воды достигали до моей кабины,— Николай Остряков застенчиво улыбнулся.— Думал я, конец моей жизни, вот-вот кану в пучине моря. Тогда уже действительно «и никто не узнает, где могилка моя». Победила воля, взял себя в руки. Увеличил обороты остывшего мотора, взял курс на Картахену. Набрал потихоньку высоту, вошел в светлеющий участок неба. На своем аэродроме только по-настоящему оценил риск...

В каких только переплетах не побывал Николай Остряков. Этот бесценный опыт пригодился ему во время Великой Отечественной войны. Интересуясь впоследствии дальнейшей судьбой давнего друга, я узнал о том, что, став командующим ВВС Черноморского флота, он погиб в возрасте 31 года, заслужив (посмертно) звание Героя Советского Союза.

Мы узнаем о делах на Северном фронте у прибывшего оттуда добровольца Владимира Давыдова-Лучицкого — советника Астурийской дивизии республиканцев. Это степенный, немногословный, испытавший много бед и лишений молодой человек. Набивая табаком трубку, к которой так привык, что она у него дымит постоянно, он объясняет, почему много курит.

— Приучила меня к этому обстановка на севере,— отвечает Давыдов-Лучицкий, — надо было заглушать голод табаком. Дневной паек на брата состоял у нас из ломтя хлеба и луковицы. Фашисты нас обстреливали с земли, поливали свинцом и забрасывали бомбами с воздуха. Дела мои на Северном фронте подошли к концу. Не знаю, как уцелел в этом аду. Получив вызов в Валенсию, полетел на пробитом осколками попутном самолете, чудом уцелевшем под зенитным огнем над фашистской территорией.

Танкисты Дмитрий Погодин и Александр Беляев о себе рассказывали скупо, переложив эту заботу на меня:

— Вы, ребята, и так хорошо знаете, что мы делали на реке Хараме, под Гвадалахарой и Брунете. Вот Миша Ботин, который нас прикрывал зенитным огнем, пусть вам о нас, танкистах, и расскажет.

Зато Иван Татаринов не заставил ждать себя, когда его попросили рассказать о сражении под Гвадалахарой, где он был советником командира 72-й испанской бригады, действовавшей на правом фланге наступающей группировки республиканцев.

Бригада в бою потеряла своего командира, отправленного с тяжелым ранением в тыловой госпиталь. Татаринов принял управление на себя. Горную реку Тахунью с крутыми берегами, по мнению фашистов, невозможно было форсировать. Татаринов сумел разубедить в этом противника. Он сам провел рекогносцировку, нашел места, пригодные для форсирования вброд, переправил батальоны на противоположный берег и ударил в тыл по резервному батальону и батальону гвардейцев «Асальто», вызвав панику и замешательство италофашистов. В итоге — успех боевых действий первого эшелона республиканцев на главном направлении наступления. По мнению командования, о чем мы еще ранее узнали от Александра Родимцева, Иван Татаринов в том бою проявил себя с наилучшей стороны.

— Ребята, повоевали мы в Испании, как учили,— завершил наши воспоминания Николай Герасимов.— Случалось, смотрели смерти в глаза, но, назло ей, остались живы. Теперь, вероятно, уж скоро по домам. Вернемся на Родину, уж больно по матушке соскучились!

— Мы-то вернемся, — задумчиво произнес Дмитрий Погодин. — Говорю о тех, кто не сможет. Не увидит родного очага. Чем они хуже нас? После первой грозы над Пиренеями мы уже не досчитались на Мадридском фронте артиллериста Фомина, танкистов Цаплина, Склезнева, пулеметчика Воронкина, летчиков Карпова и Бочарова, На Восточном фронте — артиллериста Дмитриева, на Северном — Пидголы, зенитчика Дрокова. Почтим их память!

Мы замерли в молчании.

...В конференц-зале советского посольства в Валенсия специально уполномоченное лицо ведет с нами простой и задушевный разговор, отмечает глубокую преданность добровольцев делу итернациональной помощи испанскому народу в его борьбе с фашистскими силами. Говорит о том, что никто из нас за время пребывания за рубежом не уронил чести и достоинства советского человека. Нам от имени Советского правительства и правительства республиканской Испании выражается глубокая признательность, вручаются премии и объявляется порядок отправки на Родину.

Обратно возвращаемся морем. Для обеспечения нашей безопасности в пути будут приняты соответствующие меры. Время отъезда и место сообщат дополнительно. Около двух суток остаемся в Валенсии для устройства личных дел, а затем, до особого распоряжения, будем жить и отдыхать в пансионате советского посольства, расположенного в Буньоле на берегу Средиземного моря. Старшим команды снова назначается Яков Егорович Извеков.