За сто миллиардов лет до Большого Взрыва - [5]

— Закатин слушает, — бодро произнес Егор в микрофон.

Он всегда так представлялся по телефону, считая, что это придает ему веса и солидности, скрадывая молодость и, в общем–то, не впечатляющую внешность. Что и говорить – не Том Круз и даже не Евгений Миронов.

Звонил редактор факультетской газеты «Литературный вестник» и напоминал, что завтра истекает срок предоставления статьи, которую должен быть подготовить аспирант Закатин для публикации. Статья касалась творчества писателя Владимира Гиляровского о нравах и обычаях старой Москвы и была готова.

Напоминание, однако, было кстати. Егор отхлебнул из кружки изрядный глоток и поморщился – с кофе он несколько переборщил, горькота. Затем поставил кружку и пошел к компьютеру. По пути он наткнулся на лежащую на полу тетрадку и чертыхнулся. Настроение вновь стало стремиться к нулю.

— Что же с ней делать? – подумал он, старательно обходя свой неудавшийся космический дневник. – Выдрать эти листы и выбросить их в мусорку?

Но мудро решил отложить решение проблемы на потом. Он всегда стремился принимать решения, не спеша и осмотрительно. Утро вечера мудренее, семь раз отмерь… и так далее.

Дребезжаще заурчавший компьютер со всхлипом заглотал дискету. Сбросив на дискету нужный файл, содержавший статью, Егор аккуратно положил ее в полупрозрачный зеленоватый пакет, в котором уже покоилась распечатка файла. Требовались отчего–то и печатный и электронный вариант статьи. Причем каждую страничку статьи следовало подписать, что он и сделал.

— Как в милиции, — хмыкнул Егор, допрошенный когда–то в качестве свидетеля по делу о сгоревшем во дворе гараже вместе с машиной внутри. Милиция полагала, что гараж был подожжен злоумышленниками и опрашивала всех жильцов дома…

Егор этими воспоминаниями наивно пытался прогнать мысли о проклятой тетрадке. Но не получалось. Физико–математическая мешанина, начертанная ручонкой тигренка стояла в глазах.

— Покажу–ка я ее для начала

Николаю Фомичу, — решение оказалось неожиданно легким.

Николай Фомич Колбанов был близким другом его отца и сейчас проявлял посильную заботу о Егоре. Именно он снабдил его телескопом и приобщил к любительской астрономии. Кроме того, Николай Фомич возглавлял научно–исследовательский институт ядерной физики при Академии наук, имел профессорское звание и даже был академиком.

Вновь знакомо промелодил мобильник. Звонила Иришка. С некоторым недоумением она поведала, что «тигренок» просто рвется к дяде Егору и готов примчаться хоть сейчас.

— Чем ты его приворожил, интересно? Обычно он любит копаться в своем уголке с различными машинками и конструкторами, а в гости ходил неохотно и по необходимости.

— Это наша маленькая тайна, — отшутился Егор, — могут быть у нас свои тайны?

— От меня у вас не должно быть ничего секретного, — поддержала шутливый диалог кандидатка на увековечение своего имени небесным телом, — я вас обоих знаю, как облупленных.

— Ну, да… Знаешь… Ничего ты не знаешь, — подумал Егор, но вслух озабоченно сказал, — только мне сейчас надо подъехать в один институт. Но это ненадолго. А потом я позвоню, идет?

— Договорились. Не обмани ребенка! Он ждет.

К удовлетворению Егора Николай Фомич был свободен.

— Жду, — коротко произнес он, — когда будешь?

— Минут через сорок, — прикинул Егор расстояние.

Кабинет академика в очередной раз поразил Егора своими просторами и старинной основательностью. Дубовая двойная дверь, дубовый внушительных размеров стол, дубовые панели на стенах, дубовый паркет. Четыре тяжеловесных телефона спокойных цветов, один из них еще с советским гербом. Тяжелые однотонные шторы приглушенного пастельного цвета на широких окнах. Портреты ученых мужей на стенах в старых, местами потрескавшихся, рамах. И современный компьютер за приставным столиком смотрелся совершенно чужеродным телом.

— Добрый день, Николай Фомич, — поздоровался Егор.

— Здравствуй, астроном, подающий надежды, — он всегда так называл Егора, считая, что тот выбрал очень несерьезную профессию.

— Лицейский период в творчестве поэта, — издевательским тоном обычно говаривал профессор. – Что там изучать – все давно уже исследовано, расписано, переписано, тысячи монографий и сотни диссертаций… Если только его похождения по бабам в ту пору недостаточно еще расследованы благодарными потомками. Да, гений был. Великий поэт, замечательный писатель. Но ведь и …. был величайшим, — здесь он добавлял крепкое непечатное слово, характеризующее любвеобильность именитого стихотворца.

А Егор всегда краснел при этом.

— Когда б не это его пристрастие, — гудел Николай Фомич, — сколько еще прожил бы. И написал…

На этот раз академик воздержался от нападок на егорову специальность. Он внимательно оглядел воспитанника и вопросительно приподнял аккуратно подстриженную черную бородку, посеребренную возрастом.

— Чему обязан? — он любил выражения из той еще жизни, о которой сейчас напоминали лишь немногочисленные театральные постановки русских классиков. Внешность профессора и убранство его кабинета соответствовали его несколько старомодной речи, — итак, сударь?

— Вот, — коротко произнес Егор, — посмотрите, пожалуйста.