За стенами собачьего музея - [97]

— Эй, привет.

— Привет, Гарри. — Ее глаза были самой настоящей метеорологической станцией с циферблатами, счетчиками и воздухозаборниками, запрограммированной на определение моей погоды и погоды между нами. Я подождал, пока она произведет первое измерение: (1) он подошел, (2) выглядит дружелюбно, (3) не попытался убить меня.

Я знал, чего она ожидает — стомегатонного взрыва Радклиффа. Или, по меньшей мере, ураганного ветра, который зашвырнет ее обратно в Сару. Вместо этого она получила Гарри Радклиффа в наилучшем расположении духа. Обходительный, умный, каким могу быть только я, и, что самое главное, — по-доброму настроенный. Так «по-доброму» мне и удалось выманить ее из комнаты. Я мог бы подробно рассказать и процитировать что сказали она/я, тогда было бы понятнее о чем идет речь, но, наверное, достаточно сказать, что Фанни Невилл таким замечательным меня еще никогда не видела. Я с самой первой минуты почувствовал, что это буквально сводит ее с ума. Когда она спросила, приехала ли Клэр, я сказал да, и у нас с ней состоялся весьма важный разговор по поводу ее недавнего телефонного звонка. Тогда она стала допытываться, кто и что говорил, и я принялся вдохновенно, как торговец, подержанными автомобилями, врать и в конце концов заставил ее думать, что в результате имевших место в ходе разговора разных откровений/прозрений/признаний наша с Клэр любовь лишь расцвела. И все это благодаря ее телефонному звонку. Но я сделал это очень тонко и умно, и даже сверхпроницательная Фанни не поняла, какую лапшу вешают ей на уши. Главное было ничего сильно не сглаживать. Конечно, то, что Фанни поведала о моих неблаговидных поступках, вызвало кризис, ссору и слезы. Конечно, мы вплотную подошли к разрыву. Конечно, то, конечно, это, но в конце концов мы осознали, что между нами существует прочная связь, которая хоть и была основательно поколеблена, но доказала, что она гораздо сильнее, чем мы оба думали. Как глубоко мы были привязаны друг к другу!

Фанни же увидела Радклиффа таким, каким она всегда мечтала его видеть — прямой результат ее попытки разбить ему жизнь. Он был почти тот же, что и раньше, только гораздо лучше, и все это благодаря ее постыдному, ненужному поступку. Будучи маленькой склочной крысой, она, сама того не сознавая, помогла нам с Клэр найти становую жилу в наших отношениях.

В моем плане мщения была и часть номер два, но с ней я решил повременить до тех пор, пока ближе к вечеру не увижу результатов действия части номер один. После пятнадцати минут оживленного разговора, в окружении подглядывающих, вынюхивающих, подслушивающих гостей, я все же заметил, что Фанни понемногу начинает осознавать свой провал. Когда же она наконец спросила, почему отсутствует Клэр, я посмотрел на нее в упор и сказал:

— Она уехала в Вену. Ей требуется какое-то время подумать и решить, хочет она остаться со мной или нет. И вполне возможно, что не захочет, Фанни.

— Даже после всего того, что между вами произошло? Я-то думала, у вас все прекрасно.

— Все все понимают. Но это не обязательно прекрасно. — Я набрал в грудь воздуха, намереваясь продолжать, но вдруг понял, что не могу. Поскольку я говорил сейчас чистую правду и страшно испугался, что могу потерять Клэр из-за прежнего себя — того себя, который теперь мне был невыносим. Это он как раз так и вел себя по отношению к Клэр. Тот же самый Радклифф, который сейчас пудрил мозги Фанни, заставляя ее поверить, будто ее заслуживающий лишь презрения поступок изрядно нам помог. Ты можешь никогда ее больше не увидеть! В своей записке она упомянула, что после того, как уедет Фанни, нам нужно будет поговорить, а вовсе не увидеться! Я едва не бросился к телефону, чтобы позвонить Клэр и умолять ее не бросать меня. Дать мне хоть полшанса все исправить. Я был рад, что использовал полученное в Сару желание на ее руку, но если бы мне предоставили еще одно желание сейчас, я бы попросил вновь соединить меня с Клэр, потому что важнее этого не было ничего. Я был согласен на все.

Я взглянул на Фанни, и в глазах у меня все поплыло. Я коснулся виска, чтобы прекратить головокружение. Я тяжело дышал и никак не мог остановиться. Успокойся! Извинившись, я поспешно отошел и стал искать туалетную комнату. Там я наполнил раковину холодной водой и сунул в нее всю голову целиком. Я могу потерять Клэр! А может, и уже потерял. Позвони ей немедленно. Нет, оставь ее в покое, и пусть она примет решение самостоятельно. Умоляй ее. Не трогай ее. Валяйся у нее в ногах. Не звони.

Задыхаясь, я вытащил голову из воды и снова опустил ее обратно. Звони в Вену. Не смей.

Снова подняв голову, я взглянул в висящее над раковиной зеркало. Лицо мое было мокрым, и с него капала вода. Я жадно хватал ртом воздух.

— Ты победила, Фанни. Ты победила.

И еще одна последняя история. Как-то вечером мы с Филипом Стрейхорном обедали с Венаском у него дома. Разговор естественно и плавно перешел к тому, сколько существует различных способов умереть. Дни моего безумия были еще свежи в памяти, и любые разговоры о смерти заставляли меня нервничать. Но в устах этих двоих, особенно собравшихся вместе, даже загробный мир становился интереснейшим местом. Стрейхорн, знавший понемногу обо всем, рассказал, что в Средние века казни были довольно торжественным и даже захватывающим событием. Зачастую приговоренный поднимался на эшафот — эту свою последнюю трибуну — и обращался к толпе с зажигательной речью. Он рассказывал собравшимся, как опасается за их души и каким образом он сам оказался в столь плачевном положении. Смотрите, люди, не следуйте моим путем, а не то кончите так же плохо, как и я. Зеваки очень любили слушать эти предсмертные автобиографии, а обреченный, в свою очередь, получал последний шанс земного общения с теми, кто пришел посмотреть, как он умрет. Суть проповеди обычно сводилась к следующему: мы с вами все одинаковы и единственное, что я могу вам сказать, братья и сестры, не поступайте так, как я.