За Синей рекой - [47]

Таким образом, этот день одни провели в голоде и лишениях, другие – в охоте и собирательстве. Лишь вечером у Зимородка выдалась свободная минутка, чтобы перемолвиться словечком с Людвигом. Они разговаривали без посторонних и даже без Марион, которая так устала, что заснула сразу после ужина. Зимородок незаметно вытащил у нее из-за пояса Людвига и сказал, что, пожалуй, пройдется.

Людвиг не мог отказать себе в удовольствии и порезвился на славу. Сначала он прикидывался неодушевленным и вообще не подавал никаких признаков жизни. Наконец, когда Зимородок перестал его трясти и бросил в траву со словами «никогда не думал, чтобы тряпичная игрушка могла подохнуть», Людвиг зевнул и как ни в чем не бывало произнес:

– Я тут вздремнул… Вы что-то сказали, ваше высочество? А, это ты, Зимородок! Что надо?

– Ах, ты!.. – Зимородок схватил Людвига, но тут же выпустил и сморщился от боли. Бывший сенешаль укусил его за палец.

– Проклятье, больно как! У тебя же не было зубов!

– Выросли за вчерашнюю ночь, – мрачно сообщил Людвиг. – Пока этого барсука слушал. «Кровавый режим» ему не нравился.

– Да уж, – согласился Зимородок.

– Мне бы на коня, – сквозь свежевыросшие зубы проворчал Людвиг, – да добрый арбалет, да свору гончих – они бы у меня по-другому запели!

– Если повезет, еще запоют, – утешил его Зимородок.

Но Людвиг продолжал кипятиться:

– Это все Огнедум, его шуточки!.. Разве прежде бывало такое? При Ольгерде Счастливом барсуки сидели по своим норам, а цапли – по своим болотам. Поток сознания выхухоли… Смешно! Раньше выхухоль шла на оторочки плащей. Не скажу, что она шла на это добровольно, но уж во всяком случае без всяких «потоков сознания».

– Значит, полагаешь, без Огнедума здесь не обошлось? – задумчиво переспросил Зимородок.

– Уверен. Он настолько отравил собою все королевство, что здесь, похоже, и дышать-то вредно для здоровья.

– Не думаю, чтобы этот ваш Всесведущий специально растрачивал перлы своей магии на какую-то дичь, – возразил Зимородок. – По-твоему, он нарочно посеял семена вольномыслия в здешних барсуках?

– Они отравлены, – повторил Людвиг. – Разве ты не видишь? Вся местная дичь заражена…

– Может, нам и уток есть опасно?

– Может быть, – зловеще проговорил Людвиг. – Очень может быть. Но ты не беспокойся: я буду присматривать за вами. Если у кого-нибудь начнутся необратимые изменения, сразу подниму тревогу.

– Какие, например? – осведомился Зимородок.

– Ну, мало ли. Слабоумие, слюнотечение, катастрофическое облысение… Все это тревожные признаки, не так ли?

– Несомненно, – кивнул Зимородок.

– Я вообще не понимаю, – сказал Людвиг, – зачем нужно было вступать с ними в какие-то разговоры.

– Ты же слышал, – ответил Зимородок, – у них в руках переправа. Где старый брод, ты не помнишь, значит, нам один путь: набить побольше крольчих – и к Шибабе Глухонемому.

– Шибаба, Шибаба, – проворчал Людвиг. – Отродясь никакого Шибабы тут не водилось.

– Не иначе, еще одно ядовитое испарение Огнедума, – предположил Зимородок.

Людвиг помрачнел еще больше:

– А ведь дальше будет хуже.

– Ты уверен, что не можешь найти старый брод?

– Не уверен, – ответил Людвиг. – Тут за двести лет все заросло, но попытаться можно. Сперва, я думаю, нужно добраться до самой реки.

– Вот и договорились, – сказал Зимородок.

До реки оставалось два дневных перехода. Путь лежал через сухой чистый лес; грибов и ягод было довольно. Все приободрились. Гловач и пан Борживой затянули походную песнь. Штранден шагал рядом с Мэгг Морриган и вполголоса с ней беседовал. Даже Гиацинта перестала хромать и как-то раз объявила, что с детства любит пешие переходы и свободно проходит сто двадцать полетов стрелы без передышки.

Второй день этого приятного перехода начался с небольшого недоразумения. Не успели путешественники отойти от места последнего ночлега на три полета стрелы, как Марион хватилась своей торбочки. В торбочке было одеяло. Путешествовать без одеяла ей не хотелось, признаваться в собственной рассеянности – тоже. Поэтому Марион шепнула Мэгг Морриган, что ей нужно ненадолго отлучиться и что она нагонит.

С этими словами девушка юркнула в кусты и со всех ног припустилась бежать обратно к кострищу. Вот и торбочка – висит на нижнем сучке дерева, под которым ночевала Марион. Одеяло, скомканное, валяется внизу.

Марион скатала одеяло, поскорее затолкала его в торбочку и вдруг замерла. На нее кто-то смотрел. Она осторожно огляделась и тут только заметила, что у остывшего костра появилась какая-то странная шевелящаяся куча тряпья. Взгляд исходил оттуда.

Марион попятилась.

Из-под тряпья послышался негромкий высокий голос, который смешливо произнес:

– Некоторые вещи так и норовят потеряться. Знавала я один ухват у себя в доме – верткий был, как ящерица. Вроде бы, точно помнишь, где его оставила, протянешь руку – а его там и нет!

– Такое случается, – согласилась Марион. – Мне ли не знать!

Голос и сам разговор немного успокоили Марион. Мало ли старушек собирает хворост в лесу!

– Ну ладно, – сказала Марион. – Мне пора.

Из кучи тряпья высунулись острый нос и пара прищуренных слезящихся глаз.

– Торопишься? – усмехнулась старуха.