За синей птицей - [48]

— Я спрашиваю, кто поет?

Было во взгляде и голосе бригадира что-то такое, что заставило опустить глаза даже Галю Светлову.

— Если сию минуту тот, кто пел, не выйдет на середину, я ухожу из цеха, — тихо проговорила Марина. — И никакая сила, никто на свете не заставит меня вернуться обратно! — Голос ее зазвенел.

К столу, провожаемая испуганными взглядами, подошла и остановилась перед Мариной Клава Смирнова.

— Выйди из цеха… — Марина собрала всю свою силу воли, чтобы не швырнуть в лицо девчонки дощечку, на которой записывалась выработка бригады. — Выйди… — глухо повторила она.

— Ну что ты распсиховалась… — Клава жалобно моргала темными ресницами. — Чего ты?.. Петь, что ли, нельзя?

— Я тебе говорю — выйди из цеха.

— Да куда ж мне идти? — Губы Клавы задрожали. — Что же мне, на дворе стоять, что ли?

— Где хочешь. Я с тобой в одной бригаде работать не буду. Иди к начальнику и скажи, что я тебя выгнала из цеха и обратно не пущу.

— Подожди, бригадир, — Маша положила руку на плечо Марины. — Давай дыши спокойно. Что тебя так задело? Ну, верно, частушка не того…

— Так ведь все поют такие… — заторопилась Клава, обрадованная поддержкой Маши.

— Молчи! — прикрикнула на нее та. — Соплячка! Марш на место!

Клаву словно ветром сдуло. Она забилась в самый дальний угол цеха, села на пол и поглядывала оттуда на Марину расширенными от испуга и обиды глазами. Кругом глухо зашумели:

— Подумаешь, частушка ей не понравилась!

— Королева какая!

— Взялась бригадирствовать — умей и песни слушать.

— Не нравится — научи другим…

Бесцеремонно растолкав девчонок, вперед вышла Галя Светлова. Все сразу притихли.

— В последний раз, — медленно произнесла она, и глаза ее сузились, а лицо побледнело, — в последний раз чтобы такие номера повторялись. И если еще раз кто-нибудь вздумает повторить такое, то я сложу такую частушку, что до конца срока пальцами будут указывать, да еще на воле позора прихватите… Я ненавижу эту вашу похабщину… Меня рвать тянет. Ни один настоящий вор не будет орать такую пакость. Вы считаете себя воровками, а того не знаете, что если бы Смирнова осмелилась спеть вот это перед ворами, то ей бы язык расписали?!.. На всю жизнь замолчала бы.

Девчонки словно оцепенели.

— Правильно говорит Чайка! — вполголоса произнесла Маша. — Отрезали бы ей воры язык.

Клава закрыла лицо ладошками и съежилась — маленькая, беспомощная. Марина взглянула на нее, и острая жалость полоснула ее по сердцу. И вдруг отчетливо, резко услышала она знакомый голос: «А что мы сделали для того, чтобы они не стали сбродом?».

Галя Светлова повернулась и пошла на свое место. Марина опустилась на скамейку — у нее дрожали ноги. «Что вы сделали для того…».

— Сходи, бригадир, в контору, — раздался над склоненной ее головой вкрадчивый шепот Маши. — Пройди, девочка, прогуляйся… Я потолкую с ними.

Марина послушно встала и, не глядя на притихшую бригаду, вышла из цеха.

Почему? Почему она вышла из себя? Почему ей хотелось ударить эту худенькую, тщедушную девочку? Она сотни раз слышала такие и подобные ей песни, однако это не вызывало в ней чувства, которые можно сравнить только с бешенством.

Марина медленно брела к производственной вахте, мучительно вспоминая всю эту сцену. Да, она ударила бы ее. Доской. Это такая узенькая, гладко выструганная дощечка, заменяющая бригадирам бумагу. Дощечка шириной в ладонь и длиной в тридцать сантиметров. У нее острые края, и если со всего размаху ударить человека ребром…

— Вы что, заболели, Воронова?

Марина подняла голову.

— Гражданин начальник?.. Извините, я вас не видела. — Она остановилась, боясь взглянуть на него и встретить его взгляд. «Он сразу догадается, сразу догадается, что что-то произошло… И будет спрашивать… А что я ему скажу? Выгоняла из цеха… хотела ударить… За что? За похабную частушку?».

— Вы что — заболели?

— Нет… Я здорова… Это просто так…

— Пройдите в стационар. Там вам дадут чего-нибудь. А если не станет легче — отправляйтесь в барак. Я сейчас иду в цех и поручу Добрыниной…

— Нет, нет! — Марина подняла глаза на Белоненко. — Не ходите в цех, не надо! Они сидят и работают. Вяжут. Я просто была удивлена, гражданин начальник, просто не ожидала: оказывается, они все хоть немножко, но умеют вязать… — Марина говорила еще что-то — торопливо, глотая слова, думая только о том, чтобы он не пошел в цех, а уж если пошел, то вместе с ней. — Если вы пойдете туда, то они отвлекутся… Я сейчас вернусь. Мне надо в контору…

— Ну что ж… — протянул он. — Хорошо. Я не буду их отвлекать.

— Там все в порядке, гражданин начальник, — все еще торопилась Марина, — уверяю вас, что они работают. Разрешите мне идти? — И, не дождавшись ответа, она быстро повернулась и почти бегом направилась к проходной. Если бы она оглянулась, она увидела бы, что капитан Белоненко пристально смотрит ей вслед.

В производственную зону она вернулась минут за пять до сигнала на обед. Ей пришлось зайти в контору (а вдруг он заметит, что она бесцельно бродит по зоне?). В конторе, как всегда, нашлось десяток дел: подписать вчерашнюю рапортичку, уточнить списки на получение обуви и выслушать замечания нарядчицы по поводу цифры «20 процентов», стоящей против фамилии бригадира 4-й бригады за вчерашнее число.