За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге - [29]

Недовольно сопя и стараясь не глядеть друг на друга, друзья вывернули мешки. По расчетам, а них было еще много вкусных вещей. Но судьба-злодейка, словно в насмешку, приготовила сюрприз и здесь. После тщательных поисков на разостланную газету рядом с хлебом легло лишь три пряника, два огурца да горстка леденцов. От сахарного печенья, завернутого в газету, остались одни крошки. Перемешавшись с мусором и землей от геологических образцов, которые Петька совал в мешок, они годились в пищу разве только рыбам.

Так в первый же день тайга отказала беглецам почти во всем: ужине, чае, дровах. Коварно внесла поправку даже в пословицу о том, что летом каждый кустик кочевать пустит.

Угрюмо пожевав хлеба с огурцом и закусив конфетами, друзья собрали пожитки и полезли в дупло спать.

О ночевке в дупле, хищных зверях, разбойниках и всякой нечисти

В дупле улеглись так, чтобы головы приходились к выходу. В изголовье приспособили завернутые в куртки вещмешки, а вместо одеяла накрылись Петькиным плащом. Получилось тепло и удобно.

— Ну вот. Теперь дрыхни, — буркнул Коля.

Петька вздохнул и прикрыл глаза. Уставшие за день ноги ныли, в висках постукивало, щеки горели. Заснуть, конечно, было бы хорошо. Но дрема не брала. Настороженное ухо почему-то улавливало каждый звук, каждый шорох.

Сначала душу пронзило комариное пение. Проникнув в дупло, комары толклись в неподвижном воздухе и без перерыва тянули одну и ту же щемящую ноту. Звон крохотных крыльев был до того тонкий и нудный, что хотелось скрипеть зубами и топать ногами.

Будоража ночную темень, где-то у реки грохотал гром. Злые раскаты его, казалось, били в вершины сопок, с треском раскалывали камни и тут же сметали их в пропасть. За каждым ударом на минуту наступало полное безмолвно, а потом мгла наполнялась таинственными шорохами, возней и непонятными всхлипываниями. Слышался приглушенный топот, крик разбуженной или погибающей птицы, чье-то глухое бормотанье, визг.

Где-нибудь в зверинце или в кино, когда показывали всяких хищных зверей, страху перед ними не было. Они казались безобидными. Но вот здесь, в тайге, лежа в дупле старого, гнилого тополя и прислушиваясь к загадочным голосам ночи, Петька понял, что это совсем не так. Лес жил и в темноте. Звери рыскали по нему, нападали на слабых и неосторожных. И это пугало. После каждого хруста чудилась оскаленная морда медведя. При всяком непонятном вздохе в воображении рисовался пирующий над жертвой волк, и даже безобидный шелест травы на поляне наводил вдруг на мысль о легких шагах зеленоглазой рыси или пятнистого леопарда…

Как нарочно, в голову стала лезть еще всякая чертовщина. Несколько дней назад, бродя по Кедровке, Петька случайно подслушал один разговор. Деревенский мальчишка захлебываясь рассказывал, какие ловушки расставляет деду в тайге лесовик. А босоногая вихрастая девчонка клялась, что ее душил домовой. Лапы и тело у домового, рассказывала девчонка, косматые и черные, морда с зубами — собачья, а живет он на чердаке за старыми оконными рамами и выходит на прогулку только ночью.

Не веря ни в бога, ни в черта, Петька ребят, разумеется, высмеял. Однако сейчас их рассказы почему-то припомнились и показались не такими уж глупыми. Нет, он, конечно, понимал, что никакой нечисти на свете быть не может. Но одно дело понимать, а другое — чувствовать. Кто не знает, что даже дома, когда идешь в темную комнату, и то страшновато? А тут тебе не дом и не комната, а самая настоящая лесная глухомань. Если лешие в ней и не водятся, то кто же тогда шуршит и бесится на поляне? А вот вскочил на дерево, безжалостно треплет ветки и воет: «Во-о-о-он из моего дупла! З-з-задуш-ш-шу! Пр-р-рочь! Пр-р-рочь!»

От такой чепухи Петьке стало до того жутко, что он открыл глаза и, повернувшись, нарочно толкнул Колю локтем. Тот лениво потянул плащ и зашлепал губами — не лезь, мол, сплю. Но Петька догадался, что это только притворство.

— Ну и ладно, представляйся, — проворчал он и, немного успокоившись, прополз вперед, чтобы посмотреть, что делается снаружи.

Сквозь щели в плетне виднелся костер. Сейчас он еле-еле тлел. Лишь изредка, когда вспыхивали мелкие сучья, можно было различить порхающих в воздухе бабочек. Несколько раз над самым огнем бесшумно пронеслась летучая мышь. Петька рассмотрел кожистые крылья, загнутый ковшиком хвост и широко разинутую зубастую пасть. Мышь была уродливая и противная, но вовсе не страшная, потому что Петька видел ее и знал, что это за существо. А когда что-нибудь видишь и знаешь, страха уже меньше.

Не так получилось, когда взгляд оторвался от костра и качал обшаривать подступы к поляне. На первых порах увидеть, правда, ничего не удавалось: впереди стояла сплошная черная стена. Но постепенно в стороне реки на фоне неба медленно проступили едва различимые силуэты гор, замельтешили вершины деревьев. Присмотревшись к ним и окончательно успокоившись, Петька хотел уже отползти назад, как вдруг почувствовал, что покрывается холодным потом. В чернильной тьме неожиданно загорелся и потух золотой огонек. Через две секунды вспышка повторилась несколько ближе. Что это? Рысий глаз? Но почему тогда один? Волки? Тоже нет. Ой ты! Так это же… Это же папироса! Ну да! Человек крадучись идет по тропинке и время от времени затягивается папиросой! Не исключено даже, что таким способом подает сигналы сообщникам.