За ширмой - [4]

– Так что нужно делать? – по-взрослому, серьезно спросил он, скрестив на груди руки. Он успокоился, его не жалели, а нанимали на работу.

– Ну, во-первых, – я судорожно пыталась придумать, что же мне надо из того, что ему по силам. – Давай начнем с машины. Фары грязные, стекла. Сможешь почистить?

Я включила тон директора и с недоверием прищурила глаза.

– Если будешь халтурить, за работу не заплачу, – строго сказала я.

– Я не халтурю, – он сверкнул волчьими синими глазами. – Где машина, пошли, – скомандовал он, и я покорно, подчиняясь его тону, двинулась за ним, указывая путь.

Мы подошли к машине, человечек потребовал тряпку и без лишних слов сразу приступил к работе. Он старательно тер стекла грязной тряпкой, не пропуская и миллиметра. Пыль двигалась, повторяя его движения, иногда взлетая вверх, затем опять примагниченная стеклом, садилась обратно. Я молча наблюдала за процессом. Машина чище не становилась, но суть была не в этом.

– Мы, кажется, забыли договориться о цене, – я потрогала его за плечо, отвлекая от работы. Он остановился, посмотрел на меня своим взрослым взглядом и вытер лоб грязной рукой, чем оставил на нем серый пыльный след.

– Сколько сочтешь, столько и дашь, – коротко, не церемонясь, сказал он, переходя на ты. Как на равных… И стал тереть машину дальше.

– А как тебя зовут?

– Ваня, – не поворачиваясь, буркнул в ответ.

Он отвечал сухо, коротко и по смыслу. Детского в нем не было ничего, кроме роста и размера одежды. Я внимательно наблюдала за этим маленьким человеком и чувствовала перед ним определенный страх, смешивающийся с безграничным уважением.

– Скажи, – не унималась я. – А что ты купишь на эти деньги, я надеюсь, не сигареты?

Я скрестила на груди руки с видом учительницы и вонзила пристальный взгляд в его маленькую спину, дожидаясь ответа. Должен же быть подвох. Я каждый день встречала массу беспризорников на своем пути, и все из них убеждали меня, выпрашивая деньги, ничего не предлагая взамен, что они не курят и не пьют, а есть хотят. Я всегда давала, мне не жалко. Но потом я видела, как они в подворотне, честно клявшиеся, пускали чинарик по кругу, удовлетворяя никотиновую зависимость. Не осуждала, не от хорошей жизни делали они так. Я просто видела это, не делая никаких выводов, и когда просили опять… опять давала. Вдруг в этот раз на хлеб потратят. Но в этом малыше определенно было что-то другое. Серьезное, взрослое, болезненное.

Ваня остановился и, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:

– Я не курю… И не пью. Я и не есть могу, если надо… Неделю. У меня мама, – его голос дрогнул, он запнулся и замолчал. Я медленно присела рядом с ним на корточки и повернула его за маленькие щуплые плечи к себе лицом. В его синих потупленных в пол не по-детски волчьих глазах стояли слезы.

– Твоя мама болеет? – тихо спросила я. Ваня молча утвердительно кивнул головой. По его прозрачным детским щекам текли такие же прозрачные слезы. И я поняла, что блуждающая скребущими кошками влага, все-таки нашла выход. Я почувствовала, как по щеке стекла горячая слеза, а за ней еще и еще. Я обняла этого маленького волчонка и прижала к себе. Так, обнявшись, мы стояли минут пятнадцать, не в силах остановить слезы. Прохожие с интересом смотрели на странную картину, но шли мимо. Я ревела от боли за этого ребенка, а он плакал от того, что с детства ему пришлось стать взрослым и сильным. Его никто никогда не жалел, а он и не позволял этого делать. В свои шесть лет он знал одно: «Если не он, то кто же»…

Мы выбросили грязную тряпку, я взяла его за руку и мы пошли в ближайшее кафе перекусить. Ваня, насупившись, остановился у входа, привыкший к тому, что в такие места его просто не пускали, даже помочь… За кусок хлеба. Не потому что злые, потому что так принято. Его гнали, как бродячую собаку, палками. И сейчас он сжался, ожидая обычной развязки.

– Идем, не бойся. Я не дам тебя в обиду никому и никогда, – тихо сказала я и сжала маленькую холодную ручку. Он покорно пошел за мной как маленький шестилетний мальчик. Устал быть взрослым.

Мы говорили с ним до самого вечера. Время пролетело мгновенно. Ваня сразу уплетал за обе щеки булки с мясом, по-модному именуемые гамбургерами, периодически с опаской глядя по сторонам, чтоб не забрали. Наевшись, он расслабился и рассказал, что его отец погиб на работе. Давно. Как именно – он не знал. Был совсем маленький, все, что помнил, и то было из рассказов матери. Когда отец погиб, мама сильно заболела. Он слышал, как говорили соседи между собой, что нервы не выдержали. Как называлась ее болезнь, он тоже не знал, но помнил, что в названии было слово «сахар». Но зато название лекарств он выучил наизусть, а еще он очень хорошо запомнил, что если их не принести, мама может умереть. Вот и ходил не в школу, а на «работу», каждый день… С утра и до ночи. Пока мама могла, она работала сама, и он ходил к соседскому мальчику учиться грамоте, к школе готовиться. А потом маме стало совсем плохо. В школу он так и не успел, пришлось идти на улицу просить… Но стержень, который был в нем, вероятно, от рождения, просить не давал, вот и пытался «работать»… Как мог. Помогать… Как умел. Даже к дяде Мише, соседу, пристал, чтоб молотком орудовать научил. Грамота осталась у соседского мальчика, а у Ванечки появился долг перед любимой мамой…