За секунду до взрыва - [9]

– То-то, я смотрю, ты дерганая такая. Что случилось-то?

Но в этот момент позвали в класс. Школьный звонок почему-то не работал. Дед спрыгнул с подоконника, и мы поплелись. В общем, переживать особенно нечего. Алгебра – вторым уроком. Да Деду и из-за алгебры переживать не стоит. Наоборот, на него одна надежда.

– Молодой человек! Вернитесь и заберите, что забыли, – голос густой и вовсе не старческий. Хотя сомнений в том, что он принадлежал Черному Иосифу, не было никаких. Сторож (или консьерж, или надсмотрщик) и без того далеко не дряхлый, с началом блокады как-то еще больше взбодрился и помолодел.

– Господин Извид, это ведь ваше? – Иосиф протягивал Деду брошенную им на подоконник пластиковую бутылку из-под морса. Для гимназистов загадка, как сторож помнит по именам и фамилиям всех учеников школы, включая мелочь пузатую. Вот и Дедову фамилию – Извид – он запомнил, хотя тот учится в нашей гимназии только четвертый месяц.

Дед, ссутулившись, подошел к Иосифу, ухватил бутылку. Сторож почему-то не отпускал ее, пристально уставившись на Деда мышиными, непрозрачными и не отражающими (наверно, от старости) свет глазами.

– Да, молодой человек, правила надо соблюдать, в противном случае можно поплатиться.

– Давайте, давайте сюда, раз мое! – Дед практически выхватил из его покрытой старческими пятнами, но цепкой и сильной руки бутылку и сунул ее в карман.

В класс мы вошли последними. Была литература. Хоть чего-то можно не бояться. Через четыре дня начинаются рождественские каникулы, а по литературе и родному языку оценки мне уже выставлены, и ко всему – очень даже высокие. Ну, госпожа Анна, молодая, немного восторженная и романтичная, вообще ни к кому особенно не придирается. Тем более, сейчас, в «трудные времена». Ах-ах-ах, бедные дети. Сколько на вашу долю испытаний выпало, а я вас еще своими опросами, диктантами да отметками мучить буду. Нас это вполне устраивает. По крайней мере, меня. Ко мне она вообще относится с особым почтением: как же, дочь знаменитого национального поэта и автора популярных во всем мире детективных романов. К тому же так трагически и героически погибшего! Я же, как утверждает учительница, унаследовала его литературный дар. Что ж, может, и унаследовала: я всегда была папиной дочкой. А братья, Динка и особенно Александр, – больше мамины дети…

Урок начался с объявления по школьному радио минуты молчания в память о погибших три дня назад в Заречье и сегодня в трамвае. Это было правильно и справедливо, но объявление своим визгливым треснутым голосом делал Помойка. А все, к чему он прикасается, начинает дурно пахнуть.

Целую минуту я смотрела в большое, забитое тряпками от сквозняков и заклеенное крест-накрест от возможной взрывной волны окно, пытаясь сквозь морозные узоры и наросты различить очертания Старого города. Потом с облегчением села. Мы с Дедом сидим, конечно, вместе. Так и подружились, когда 1 сентября он устроился за моей предпоследней, в ряду у окна, партой, вежливо попросив давнего соседа Томаса «пересесть куда-нибудь еще». Я почему-то не удивилась.

А госпожа Анна начала как раз с меня. Точнее, с хорошей новости, как она выразилась. В результате чего до меня дело дошло не очень-то скоро.

– Ребята, все вы, конечно, знаете, что несмотря на сложную и опасную обстановку сегодня в Город будет доставлена гуманитарная помощь для жителей, главным образом для детей. Это рождественские подарки от Евросоюза. А двадцать пятого декабря их будут торжественно раздавать высокие европейские гости, специально для этого прибывшие, прибудущие… В общем, которые специально для этого прибудут в наш Город. Несмотря на опасную обстановку, – снова повторила эту фразу госпожа Анна.

Говорила она одновременно с восторгом, гордостью и тревогой за европейских гостей, и ее звонкий голос срывался. Будто сама в этой опасной обстановке не живет.

– Ага, они как приехали, так и уехали из опасной обстановки. А нам что делать? – подал голос обычно всегда молчаливый и сонный мой бывший сосед Томас Оданс. Я вдруг вспомнила, что живет он как раз в Заречье и чуть ли не на разбомбленной Рыбной улице.

– А нам ждать, когда Помойка наши фотки на стене вывесит. Вот тогда мы точно станем хорошими. И вообще, если блокада, как они приедут, гости эти? А если они могут приехать, то почему мы не можем уехать? Что, в мире других городов, что ли, нет?

Если бы такое сказал кто-нибудь другой, а не маленький рыжий Деннис, слова эти можно было бы назвать антигосударственной пропагандой. Но Деннис – человек, который просто не умеет не спорить. Скажешь ему, что дважды два – четыре, он обязательно заявит, что десять. А согласишься на десять, начнет доказывать, что четыре или восемь.

Но госпожу Анну такие слова покоробили, оскорбили, можно сказать, в лучших чувствах.

– Мальчики! Что же вы говорите? Все мы, как один, должны переносить лишения ради свободы, ради победы. Неужели это кому-то непонятно? – она подняла большие голубые глаза к высокому потолку, будто собиралась молиться.

– Непонятно! Хотя бы моей сестренке Марии. Попробуйте, объясните четырехлетней про патриотизм, из-за которого она должна ночевать в холодном подвале, а на Рождество ни мандаринов, ни елки. Хорошо, если вермишель без масла, – снова заговорил Томас.