За рекой, в тени деревьев - [37]

– Хорошо, – сказал полковник. – Хорошо, если хочешь.

– Пожалуйста, обними меня. Я ведь тебя прошу.

«Голос у нее ласковый, как у котенка, – думал полковник, – даром что бедные котята не умеют разговаривать». Но потом он перестал думать о чем бы то ни было и очень долго не думал ни о чем.

Гондола шла сейчас по одному из поперечных каналов. Когда они выходили из Большого канала, ветер так ее накренил, что гондольеру пришлось всем телом налечь на противоположный борт, а полковник и девушка тоже были вынуждены передвинуться под своим одеялом, и туда, под одеяло, с ожесточением ворвался ветер.

Они долго не произносили ни слова, и полковник заметил, что, когда гондола проходила под последним мостом, между ее верхом и пролетом моста оставалось всего несколько дюймов.

– Ну как, дочка?

– Хорошо.

– Ты меня любишь?

– Пожалуйста, не задавай глупых вопросов.

– Вода очень высокая, мы едва прошли под последним мостом.

– Ну, я знаю, как ехать. Я здесь родилась.

– Я, бывало, совершал ошибки и в родном городе, – сказал полковник. – Родиться – это еще не все.

– Нет, это ужасно много, – сказала девушка. – И ты это сам знаешь. Пожалуйста, обними меня крепко-крепко, так, чтобы нас хоть минутку нельзя было оторвать друг от друга.

– Попробуем, – сказал полковник.

– И я смогу быть тобой?

– Это очень трудно. Но мы постараемся.

– Вот теперь я – это ты, – сказала она. – Я только что взяла город Париж.

– Господи, дочка, – сказал он. – У тебя же теперь хлопот полон рот! Берегись! Сейчас выведут на парад Двадцать восьмую дивизию!

– А мне наплевать!

– Ну а мне нет.

– Разве она такая плохая?

– Отнюдь. И командиры хорошие. Это были национальные гвардейцы, но такие невезучие! Тридцать три несчастья, да и только! Хоть патент на невезенье получай.

– Я в этих вещах ничего не понимаю.

– Да их и объяснять не стоит, – сказал полковник.

– А ты мне правда можешь рассказать про Париж? Я так его люблю, и когда я думаю, что ты его брал, мне кажется, будто я еду в гондоле с самим маршалом Неем.

– Вот уж совсем не интересно, – сказал полковник. – Особенно после того, как он выдержал столько арьергардных боев, отступая от какого-то русского города. Он дрался по десять, двенадцать, пятнадцать раз в день, иногда еще чаще. И потом даже людей не узнавал. Нет, и не думай кататься с ним в гондоле!

– Он всегда был одним из моих самых любимых героев.

– Еще бы. И моим тоже. До Катр-Бра. А может, это было не у Катр-Бра, а где-нибудь еще. Память у меня сдает. Давай назовем это просто Ватерлоо.

– У него там ничего не вышло?

– Ни черта, – сказал ей полковник. – Нет, ты его брось. У него было слишком много арьергардных боев на обратном пути из Москвы.

– Но его же звали храбрейшим из храбрых.

– Ну и что? Из этого каши не сваришь. Храбрым тебе полагается быть всю жизнь. И еще – умнейшим из умников. А ко всему этому нужно хорошее снабжение.

– Пожалуйста, расскажи мне о Париже. Я вижу, что целоваться нам больше нельзя.

– А я не вижу. Кто тебе сказал, что нельзя?

– Я сама, потому что я тебя люблю.

– Ладно. Ты сама, и ты меня любишь. Ну, нельзя так нельзя, будь оно трижды проклято.

– А ты думаешь, можно еще немножко, если тебе это не вредно?

– Мне вредно? – спросил полковник. – К черту! Разве мне что-нибудь бывает вредно?

ГЛАВА 14

– Пожалуйста, не злись, – сказала она, натягивая одеяло повыше. – Пожалуйста, выпей со мной вина. Ты сам знаешь, что тебе вредно злиться.

– Верно. И давай об этом не вспоминать.

– Слушаюсь, – сказала она. – Это я у тебя научилась так говорить. Видишь, мы уже больше не вспоминаем.

– Почему тебе так нравится эта рука? – спросил полковник, положив свою руку туда, где ей хотелось лежать.

– Пожалуйста, не прикидывайся, что ты глупый, и не смей, пожалуйста, ни о чем думать, ни о чем, ни о чем на свете!

– А я и на самом деле глупый, – сказал полковник. – Но я ни о чем не буду думать, ни о чем, даже о том, что на свете есть ничто и брат его – завтра.

– Пожалуйста, будь хорошим. Будь добрым.

– Буду. А сейчас я открою тебе военную тайну. Совершенно секретно: я тебя люблю.

– Вот это мило, – сказала она. – И ты это очень мило сказал.

– А я вообще милый, – сказал полковник, быстро прикинул в уме высоту моста, к которому они приближались, и рассчитал, что гондола пройдет свободно. – Это сразу бросается людям в глаза.

– Я вечно путаю слова, – сказала девушка. – Ты меня все равно люби. Я бы очень хотела, чтобы это я любила тебя.

– А ты разве меня не любишь?

– Люблю, – сказала она. – Всей душой. Теперь они шли по ветру. Оба устали.

– Как ты думаешь…

– А я совсем не думаю, – сказала девушка.

– А ты попробуй подумать.

– Хорошо.

– Выпей вина.

– С удовольствием. Оно очень вкусное. Вино было вкусное. Лед в ведерке еще не растаял, вино было холодное и прозрачное.

– Можно мне остаться в «Гритти»?

– Нет.

– Почему?

– Нехорошо. Из-за них. И из-за тебя. На меня-то наплевать.

– Значит, мне идти домой?

– Да, – сказал полковник. – По логике вещей получается, что да.

– Разве можно так говорить, когда нам грустно? Ну неужели нельзя ничего придумать?

– Нет. Я провожу тебя домой, ты хорошенько выспишься, а завтра мы с тобой встретимся, где и когда ты захочешь.