За рекой, в тени деревьев - [35]

– Тебе не нравятся танки?

– Да. Не столько танки, сколько те, кто в них сидит. Броня превращает людей в наглецов, а это первый шаг к трусости, к настоящей трусости. Может, тут виновата еще и боязнь пространства.

Он взглянул на нее, улыбнулся и пожалел, что заговорил о вещах, которые ей непонятны. У нее был вид неопытного пловца, который привык плавать на мелком месте, у отлогого берега, и вдруг не чувствует больше дна под ногами; он постарался ее ободрить:

– Прости меня, дочка. Я часто бываю несправедлив. И все же в том, что я говорю, больше правды, чем в генеральских мемуарах. После того как человек получит генеральскую звезду или несколько звезд, правда становится для него такой же недосягаемой, как святой Грааль для наших предков.

– Но ведь ты и сам занимал генеральскую должность.

– Не бог весть как долго, – сказал полковник. – Капитаны – вот кто знает настоящую правду и может ее рассказать. А кто не может, тех надо разжаловать.

– А меня ты разжалуешь, если я солгу?

– Смотря по тому, о чем ты будешь лгать.

– А я не собираюсь лгать о чем бы то ни было. Я не хочу, чтобы меня разжаловали. Это звучит так страшно.

– Еще бы, – сказал полковник. – Тебя отошлют в тыл вместе с рапортом в одиннадцати экземплярах – и все одиннадцать я подпишу собственноручно.

– А ты многих разжаловал?

– Порядочно.

В бар вошел портье; он нес портрет в большой раме, лавируя между столиками, как яхта, поднявшая слишком много парусов.

– Возьмите два стула и поставьте их вон туда, – сказал полковник младшему официанту. – Смотрите, не заденьте холст. И придерживайте портрет, не то он упадет. – Повернувшись к девушке, он заметил: – Раму надо будет сменить.

– Знаю, – сказала она. – Но я ее выбирала. Увези его без рамы, а на будущей неделе мы купим другую, получше. А теперь смотри на портрет. Не на раму. Смотри. Говорит он что-нибудь обо мне или нет?

Портрет был хорош – не ремесленный, не холуйский, не манерный и не архисовременный. Вот так бы, наверно, писали наших возлюбленных Тинторетто или, на худой конец, Веласкес, если бы жили среди нас. Однако это не было подражанием ни тому, ни другому. Просто великолепный портрет – они еще попадаются в наше время.

– Поразительно, – сказал полковник. – Вот молодец! Портье и младший официант держали портрет, заглядывая сбоку. Gran Maestro не скрывал своего восхищения. Двумя столиками дальше сидел американец и пытался определить своим журналистским глазом, кто написал этот портрет. Ко всем остальным портрет был повернут тыльной стороной.

– Поразительно, – сказал полковник. – Но ты не можешь делать мне таких подарков.

– Я его уже тебе подарила, – сказала девушка. – Хотя я знаю, что волосы у меня никогда не доставали до плеч.

– А мне кажется, что доставали.

– Если хочешь, я попробую их отрастить.

– Попробуй, – сказал полковник. – Ах ты, чудо мое. Я так тебя люблю. Тебя и ту, что там, на холсте.

– Можешь сказать это громко. Я уверена, что официантов ты не удивишь.

– Отнесите холст наверх, в мой номер, – сказал полковник портье. – Большое спасибо, что вы его нам показали. Если цена будет сходная, я его куплю.

– Цена сходная, – заметила девушка. – А может, сказать им, чтобы они пододвинули стулья вместе с портретом к твоему земляку? Давай устроим для него специальный просмотр. Gran Maestro сообщит ему адрес художника, и твой земляк посетит его мастерскую.

– Это очень красивый портрет, – сказал Gran Maestro. – Но его надо отнести в номер. Не следует давать воли шампанскому.

– Отнесите его в мой номер.

– Ты забыл сказать: «пожалуйста».

– Спасибо, что ты это заметила. Портрет меня так взволновал, что я не отвечаю за свои слова.

– Давай не будем ни за что отвечать.

– Идет, – сказал полковник. – Пусть за все отвечает Gran Maestro. Он всегда за все отвечал.

– Нет, – сказала девушка. – Он сказал это не только из чувства ответственности, но и со зла. Знаешь, в каждом из нас в этом городе сидит что-то злое. Может, он не хотел, чтобы тот человек даже краешком глаза заглянул в чужое счастье.

– Каким бы оно ни было.

– Я научилась этому выражению у тебя, а теперь ты перенял его у меня.

– Так обычно и бывает, – сказал полковник. – Что наживешь в Бостоне, потеряешь в Чикаго.

– Не понимаю.

– Этого, пожалуй, не объяснишь, – сказал полковник. – Хотя нет, – добавил он, – почему же? Объяснять – это главное в моем ремесле. Кто сказал, что нельзя объяснить? Знаешь, это как в футболе. Те, что выигрывают в Милане, проигрывают в Турине.

– Я не люблю футбола.

– Я тоже, – сказал полковник. – Особенно матчи между командами армии и флота. И когда футбольные термины употребляют наши военные шишки. Правда, им тогда самим легче понять, о чем они говорят.

– Сегодня нам с тобой будет хорошо. Как бы там ни было.

– Давай захватим с собой эту бутылку.

– Давай, – сказала девушка. – И бокалы побольше. Я скажу Gran Maestro. Возьмем пальто и пойдем.

– Хорошо. Я только приму лекарство, распишусь на счете, и мы пойдем.

– Жалко, что я не могу принимать за тебя лекарство.

– Нет уж, черт возьми, лучше не надо, – сказал полковник. – Мы сами выберем гондолу или скажем, чтобы наняли какую попало?

– Давай рискнем. Пускай выбирают они. Что мы теряем?