За радугой - [40]

– Что… что это? Ты что тут нарисовала?! – спросила она, взглянув на рисунок.

Одноклассники прекратили творить и обернулись ко мне.

– Какая нелепость. Ты ведь понимаешь, что такое рисовать нельзя, Блю? Живо в кабинет директора… И возьми рисунок с собой. И скажи мисс Фишер, что я тебя удалила с урока. Я в шоке, Блю. Что вообще все это значит?!

Если бы вы знали, что он со мной сделал, вы бы согласились. Вы бы взяли рисунок, кивнули головой и предложили проткнуть Джеймса не ножом, а мечом или саблей.

– Блю, я попросила тебя выйти, – твердым тоном повторила учительница.

Я встала и взяла у нее рисунок. Покинула класс и пошла по коридору. На стенах красочные рисунки, плакаты – дело рук школьников. Блеск, маркеры, ручки и куча якобы счастливого дерьма. Идя по коридору, я отрывала от стен плакаты и швыряла их на пол. Так как у меня в руке все еще был карандаш, я написала «Чарли» на свободном участке стены. А потом постучала в дверь кабинета Фишер.

– Войдите, – сказала та.

Я медленно открыла дверь и вошла. Фишер сидела, склонившись над столом, и что-то писала.

– Привет, Блю. Чем могу быть полезна?

Я подошла к ее столу и положила рисунок перед ней. Фишер выпрямилась, пробежала картинку глазами и насупилась. Потом слегка надула губы.

– Что это?

Я пожала плечами.

– Это что, не ты нарисовала?

Я кивнула головой – конечно, я.

– Зачем, Блю? Кто это? – не отставала Фишер.

Просто монстр, вот и все. Вам бы он не понравился.

– Ты так пытаешься излить гнев на этого человека? Это кто-то из твоих близких?

Ага, тепло, он действительно находится совсем близко. Он залез в мою чертову душу и разрушил ее всю.

– В этой школе неприемлемо насилие – ни в какой форме. Ты это понимаешь?

Я кивнула.

– Если еще раз нарисуешь что-нибудь подобное, будут проблемы. Если еще вопросы имеются – давай обсудим, пока есть время. Точно больше ничего?

Я просто смотрела на нее.

– Если будут какие-то проблемы, сообщи о них. А теперь можешь вернуться на урок. Но только подальше от неприятностей, – заметила она.

Я и есть неприятность. Неприятности томятся в моей душе. Проблемы я ем с хлопьями на завтрак. Я никогда не буду беспроблемной. Каким образом можно вернуть себе ощущение чистоты? Уничтожать ее, снова и снова, пока она не станет вульгарной, развращенной, мерзкой, пока не станет понятно, что чистоты больше нет. Моя любовь к Чарли была чиста… настолько чиста, насколько я хотела. И кавардак в моей голове приобрел еще более катастрофические масштабы.

* * *

Занятия кончились, а на улице по-прежнему шел снег. Я спрятала руки в карманы и вздохнула. Дети с удовольствием бежали в свои теплые дома. Где их ждали семьи. В гостиную, к наряженной елке. Бог мой, как я ненавижу детей. Ненавижу, что их сердечки выскакивают от счастья и невинной радости. Я знаю, что никогда не смогу быть такой, как они.

– Позвоню завтра утром, расскажу, что мне подарили! – услышала я, как одна из девушек прокричала своему парню. Я продолжала идти сквозь густой снег. Накинула капюшон. Где-то играла рождественская песня. Я видела, как дети по разным сторонам дороги бросают друг в друга снежки. Глаза их ярко блестели, а на щеках был заметен румянец. А небо было цвета перегоревшей лампочки.

С тех пор, как умер Олли, Рождество больше не праздновалось в нашем доме. Все равно у Дейзи не было ни сил, ни желания. Это стало для нас пустой тратой денег. Особенно теперь, когда у нее больше не было работы в гараже. Каждый день в шесть утра она отправлялась на работу в новый магазин в хорошем районе и возвращалась после ночной смены в универмаге «Волмарт», когда улицы уже были пусты.

Поэтому, вернувшись домой, я села на диван в гостиной и стала смотреть в потолок, снова и снова проигрывая в голове сцены из фильма. Насколько же этот день был идеален, как нам было хорошо вместе, когда я прижалась к его теплому телу, и мы видели одно и то же, чувствовали одно и то же, знали одно и то же. О, как прекрасен был этот фильм, этот мир, этот рай.

Потом я подумала, что Олли мог быть в этом мире. В фильме. Может быть, смотри я более внимательно, я бы заметила его за кустом или деревом. Он помахал бы мне, поднял табличку с надписью «Я скучаю по тебе, Блю» – только для меня. Возможно, он даже подарил бы мне цветок через экран, а потом вышел из телевизора, обнял меня и никогда больше не оставлял. Проповедники говорят, что надо молиться, а учителя – что у каждого из нас должна быть большая мечта. Я сделала, как говорят. Я молилась и мечтала, что Олли вот-вот окажется в комнате, молилась и мечтала так сильно, что мне даже стало больно, доктор. Но как бы я ни старалась, Олли так и не пришел.

Я закрыла лицо ладонями. Было так тихо, и я была совершенно одна, так что не было никакой возможности побороть подступившие к горлу слезы. И они заструились по лицу. Сначала медленно, друг за другом, а потом превратились в дождь. Я услышала в голове голос Дороти. И песня, которую я отчего-то не могла забыть, зазвучала снова.

Там, за радугой светлой, там, вдали,

Есть страна, о которой пела мне ты.

Там, за радугой светлой – небеса-синева.

И мечты все становятся явью всегда.