Слева под актом, в поле «Ответственный магистрат», стоял отпечаток пальца старосты и имя: «преподобный Константинов Исаак Даниилович». Правое поле «Поимщик» предназначалось мне. Я задумался, и староста вдруг с подозрением спросил:
— И всё-таки, где вы его поймали?
— На Тургае. — Я вбил в поле «Поимщик» «Клим Истомин», приложил палец и вернул магпад.
— А, нереестр, — Константинов понимающе кивнул. — Тогда понятно, зачем тащили досюда. — Он прочитал подпись и глянул на меня теплее. — В честь Потрошилова? Какого года рождения?
— Девяносто первого.
— Как мой брат! Тоже Клим! — Староста улыбнулся совсем по-дружески. — Ну что ж… Чек возьмёте?
Я покачал головой.
— В нереестре — только наличные. И лучше металл.
— Понимаю… Но не уверен, что наберу… — Константинов нагнулся, полез в тумбу стола, загремел ключами. Приятно зазвенели монеты. — Сто… двести… — считал он. — Вот, держите, тысяча семьсот серебром.
Он высыпал на стол горку серебряных унций сотенного номинала с оренбургским полуорлом и косым крестом. Я перебрал монеты. Сильно потёртых не было. Официальный оренбургский курс серебра к меди — сто к одному — действовал и на нереестровых рынках.
— Остальное?
— Могу уральскими тенге. Правда, бумажные…
Я кивнул. Урал-тенге в нереестре брали не так охотно, как орены, но в большинстве мест всё-таки брали, и курс был твёрдый, шестнадцать к одному.
— Сойдёт.
Константинов отсчитал и вручил мне девятнадцать замусоленных бумажек с портретом атамана Жанабекова.
— С вас четыре орена сдачи, — сказал он. — Можно чеком.
Я хмыкнул и полез во внутренний карман пыльника за чековой книжкой.
— Слишком доверяете охотнику за головами, преподобный.
— Да Бог с вами, это копейки. — Староста обернулся к окну, за которым сгрудились любопытные дети, и скомандовал: — Идите-ка бейте в рельс малый сход! Знаете как?
— Знаем-знаем, дядь Исаак! Один, пауза, три!
Дети радостно убежали, а староста, дождавшись, пока я уберу набитый кошелёк, бодро протянул руку:
— В расчёте, Клим?
Мы ударили по рукам.
Когда я вышел, дети как раз начали звонить в рельс, но на площади в тени огромного тополя и так уже собралось немало народу. Все таращились на связанного Махмутку, фотографировали магфонами, но как только я появился, внимание переключилось на меня. Не очень желательное для моей профессии внимание. Я пониже надвинул шляпу и стал отвязывать Тойоту.
— Бывай, Махмутка. — Я счёл нужным всё-таки попрощаться с человеком, которого притащил на казнь. — Секир твоя башка, молись Аллаху.
Махмутка ожил.
— Ты, собака… — начал он, самозаводясь с каждой фразой. — Ты, свинья неверный… Я твой дом труба шатал, я твой мама за два медных орена в рот сувал! Я гражданин синий община Оренбург! — заорал он уже всей толпе. — Демократищеский община, английский право! Адвокат кирэк, пирисяжные кирэк, пиризумпсия невиновности хабеас корпус кирэк инде!
Я не стал слушать, как он надрывается, а взял седло под мышку и повёл Тойоту в сторону кузницы.
Этот дом был даже с некоторым вкусом раскрашен в голубые и синие тона и разрисован почему-то мотивами подводного мира в подражание крито-минойскому стилю. Южный скат крыши покрывали матово-чёрные пластины графеновой фотовольтаики. Над воротами чернела искусно выкованная узорчатая решётка с вплетённой надписью «Эсфирь Касымова. Ковка и сварка» — и вывеска, и демонстрация мастерства. Я толкнул ворота.
Кузница располагалась прямо во дворе, под навесом. Всё было в удивительном порядке, обличающем женскую руку — например, брикеты сушёного биотоплива разложены по цвету упаковки. Никого. С верхнего этажа дома доносилась музыка. Что-то классическое. Кажется, Вивальди. Я дёрнул за шнур звонка.
Скрипки замолкли. На ступенях наружной винтовой лестницы появилась пара стройных загорелых ног в шлёпанцах, а потом и хозяйка во весь рост, черноволосая девушка с полуазиатскими чертами лица, в шортах и майке с эмблемой биатлонной команды «Медсестёр битвы». Мускулатура рук была у неё внушительная. Я приподнял шляпу.
— Добрый день, сестра. Ты тут местный кузнец?
— Ага. А ты тот самый охотник за головами?
Эсфирь Касымова мерила меня заинтересованным взглядом. Довольно распространённым женским взглядом на человека моей профессии.
— Типа того.
— Подковать? — Она не сразу перевела глаза на мою кобылу.
— Да. — Я положил на землю седло. — Сколько?
— Сотка. Но давай после схода. — Она кивнула в сторону площади, где уже замолк набат, и слышался гул толпы.
— Это вроде как малый сход, для старшин. Или ты старшина?
— Нет, слава Иисусу. Просто хочется поглазеть, как будут решать с этим уродом.
Я хмыкнул.
— Нравится смотреть, как убивают? — Во взгляде Касымовой появилась неприязнь, и я ушёл с темы: — Ладно, проехали. Мне надо побыстрее. Пропусти сход.
— Тогда десятка за срочность. — Кузнечиха накинула фартук и быстрым движением затянула волосы в хвост. — Она у тебя смирная? — спросила, беря клещи и подставку для пясти.
— Вроде не кусается.
Эсфирь потрепала Тойоту по морде, та приветливо фыркнула. Девушка ещё раз бросила на меня заинтересованный взгляд и наклонилась уложить лошадиную ногу на подставку. Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.
