За пригоршню чар - [161]

Вервольфы его не учуяли? — спросила я, и она покачала головой.

Питер скрипнул зубами, и я порадовалась, что у него была возможность нормально попрощаться с Одри. Он хороший человек, и это несправедливо. Может быть, он сумеет сохранить память о страдании и сочувствии, когда станет нежитью, но вряд ли. Так не бывает.

Айви побарабанила пальцами по столу, Дженкс вздохнул.

— Они ушли, — сказала Айви.

Осталось только дождаться звонка Ника, что он на месте. Птичка.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Вот как оно — чувствовать себя убийцей, — подумала я, сильнее хватаясь за баранку Никова грузовичка и щурясь от солнца в глаза. Я тряслась, повела, дергалась и хотела сблевать. О, да. Вот теперь понятно, что такое восторг убийства.

Слева от меня в Никовых джинсах и плаще сидел Питер, глядя на проплывающие улицы. Мы приближались к мосту; на бампер я поместила один из гасящих инерцию амулетов Ника. Левой рукой Питер прижимал обезвреженную статую, измазанную кровью де Лавиня. Правая рука, немного меньше на вид, чем рука Ника, лежала на дверной ручке — наверняка нервное, он ведь не знает, что эта дверь вечно распахивается на каждой рытвине.

Грузовичок у Ника был старенький, громыхал железом при любом сотрясении и трясло в нем жутко. Зато тормоза великолепные, а с азотом в моторе скорость он выдавал поразительную — как раз то, что нужно уважающему себя вору.

Мы молча перетерпели толкучку у моста, я смотрела то на Айви с Дженксом позади нас, то на машины впереди — так же, как и мы, всеми правдами и неправдами пытающиеся пролезть на мост. Это Айви предложила устроить аварию на мосту. На ветру нюх у вервольфов будет хуже, а к пострадавшим здесь не удастся вызвать медпомощь на вертолете, да и вообще все будет медленней. Но главное — нам нужно было несколько миль дороги без обочин, чтобы вервольфы поменьше совали носы после аварии. Пятимильный мост нам их давал, как и прекрасную возможность врезаться во встречную машину. Лучше всего это проделать на самой середине, но и милей раньше, милей позже — тоже сойдет.

Я глянула в зеркало, но вид Айви и Дженкса в Кистеновом «корвете» утешения не принес, хоть они и служили буфером между нами и теми вервольфами из бара.

— Ремень застегни, — сказала я, думая, что это не умнее, чем тащить седло, когда ищешь удравшую из сгоревшей конюшни лошадь. Но не хотелось, чтобы нас остановили за не пристегнутый ремень и все рухнуло, если копы допрут, что свежепокрашенный грузовичок Ника — тот самый, который вчера скрылся с места происшествия.

Ремень громко щелкнул. В нас с Питером должна въехать фура. Какая разница, будет у Питера ремень застегнут или нет?

О, Господи. Что же я творю?

На светофоре наконец загорелся зеленый, и мы въехали на мост, направляясь к Сент-Игнасу на ту сторону пролива. Живот свело, я вцепилась в баранку. На мосту был полный бардак. Две правые полосы перекрыты, и движение в обе стороны идет полевым. Посреди дороги стоят громадные машины и здоровенные прожектора, превращающие подступающую ночь в яркий день для бедолаг-рабочих, вкалывавших изо всех сил, чтобы успеть до туристского сезона. Только они уже опоздали. Полосы разделяли красные конусы, их легко было переставить, если надо, и направить машины по другой стороне. Мост длиной в невероятные пять миль, и не найти и фута, который не нуждался бы в ремонте.

Питер вздохнул свободней, когда мы вышли на нормальные сорок миль в час — как и встречные машины, отделенные от нас какими-нибудь тремя футами. За двумя свободными полосами и толстенными балками виднелись острова, серые и неясные на таком расстоянии. Высота у нас была заметная, и я подавила мгновенный приступ страха. Вопреки сказкам, ведьмы летать не умеют. А если умеют, то на посохе из красного дерева, который стоит подороже «конкорда».

Питер? — позвала я. Не нравилось мне молчать.

Все хорошо, — откликнулся он, сжимая статуэтку. Сердитый голос был совершенно не такой, как у Ника. Я не сдержала смущенной улыбки, вспомнив, как меня так же доставала Айви. Желудок опять сжался.

Я не собиралась спрашивать о твоем самочувствии, — сказала я, перебирая амулеты у себя на шее. Один от боли — боль от удара при аварии он не перекроет, — второй для того, чтобы сберечь голову от сотрясения. Питер отказался от обоих.

Я опять посмотрела в зеркало убедиться, что Айви с Дженксом на месте.

— Фары включить не надо? — спросила я. Это наш заранее оговоренный сигнал был, что все отменяется. Мне хотелось, чтобы он сказал «надо». Не хотела я это делать. М не сейчас казалось не важно, что будет со статуей. Другое дело — Питер. Мы можем что-то другое придумать.

— Нет.

С его стороны светило закатное солнце, я прищурилась.

— Питер…

— Я уже все слышал, — сказал он хрипло, не меняя напряженной позы. — Не надо, прошу. Все сводится в итоге к одному: я умираю. Умираю давно и мучительно. Жить я прекратил три года назад, когда медицина и магия оказались бессильны, и боль постепенно отобрала все. От меня ничего не осталось, одна только боль. Я два года продержался только на мысли, что желать избавиться от боли — трусливо, но сейчас и это не помогает.