За полвека - [46]

когда горизонты в сумерках

Выпивают море до дна и съедают верхушки холмов,

Да и сам ты давно в темноте… А поэтому вспомни

Как чёрные пашни заглатывали

треугольнички белых домов,

Вспомни этот прилив:

поначалу отсвечивает зеркальный песок.

Силуэт коряги.

Скала, о которую рвутся тряпочные буруны.

Островки сползают в туман

и с ним постепенно сливаются.

Голенастые птицы шагают

на ходулях негнущихся ног.

И доедешь до дома.

И всё так же сказать тебе нечего, верно.

Но зато ты узнал, что отныне и навсегда

Ты любые пейзажи измеришь

одной единственной мерой —

Гранью моря и суши, где только земля и вода.

262.

Памяти Станислава Лема.*

Борису Стругацкому

Один из нас. Разве чуть постарше.

(Что врать-то? Ведь ты — не только о нём.)

Но как Йону Тихому ты расскажешь?

И надо ли рассказывать, да и о чём?

Заткнёт он, что ли, тряпками чёрные дыры?

На факелы Сириус разберёт?

Луну раскрошит? Ведь не хватит в мире

Камней на порядочный памятник… Так вот:

Хоть монументы, хоть жалкие камеи —

На кой они сдались, те сепульки, ему?

Хоть выруби экраны — не станет темнее

Настолько, чтоб — похоже на эту тьму.

Какая рифма теперь, кроме "немо"

И верно сливается с именем его?

Или разыскать в лабиринте неба

Какую-нибудь новую? Для чего?

"Куда нам плыть?" Вот — пустая палуба.

Что ж, люк задрай, иллюминаторы закрой.

Сколько ты книг туда ни затолкал бы,

Полка всё равно останется с дырой.

Так вот и молодость наша провалилась

В чёрную дыру мимо всех планет…

А теперь, поверь уж, сделай милость,

Что на звёздах жизни и вправду нет,

Что изменилась звёздная карта,

Что не сочинитель романов, не имярек —

А в две тысячи шестом, 27-ого марта

Умер "Не календарный,

Настоящий двадцатый век".

263.

Утром пахло влажной землёй, хотя и не было ночью дождя.

Лена

В лапах мохнатых и страшных

Колдун укачал весну…

А.Блок.

Когда без дождя влажной земли запах

С рассветом вламывается

в раскрытые окна дома,

Когда весне не сидится у колдуна в лапах,

"В лапах мохнатых и страшных" — то всё по другому:

Голые ветки — зачем же тьму протыкать им?

Чтоб оказаться в другой такой же тьме?

Тьма на тьме — ведь страшней,

чем закат на закате,

Ночь-то в ночи

не позволит, чтоб "два в уме",

Только совам дозволено с ней не считаться:

Ибо весенний торжествующий крик совы

Будит,

высвобождает из тьмы веселье акаций

И шевелит рассыпанные тени

мелкой листвы.

Ну, ветки — голы, но тьма — уж куда голее!

(Там, где не знают о свете —

никчёмна тень…)

Но если сирень разрывает сумрак в аллее,

Тьма не посмеет, не сможет — если сирень!

264.

ЗЕЛЁНЫЕ СТИХИ

В зелёном, весёлом покое,

Когда бы не громкая птица -

Шуршанье покоя — такое,

С которым и сон не сравнится,

Когда бы не громкая птица

Над спрятанной в чаще рекою.

…И заросли влазят по склонам,

Не зная, что значит топор,

И сонные мальвы в зелёном

Висят над приречной тропой,

Могучая зелень покоя -

Над ней даже солнце — зелён…

И зИлена пена левкоев,

И тень под твоею рукою…

Камланье лягушек такое…

В кувшинках — зелёновый звон!

А если и выторчит сонный

Репейник, сердит и лилов,

То медленно ветер зелёный

Всплывает из трав и стволов,

Смеясь, покружит над толпою

Зелёных серьёзных шмелей и —

Туда, где бредут с водопоя

Зелёные козы, белея.

В зелёном покое платана

Так весела музыка сфер,

Что "Вечный покой" Левитана

Тут был бы и мрачен, и сер.

В зелёных разгулах бурьяна

Тут нету богов, кроме Пана,

(Нет больше богов, кроме Пана!).

И эти два синих пруда,

Покрытые ряской зелёной -

Глаза его — весело сонны:

Смотреть не хотят никуда…

Дордонь

265.

…Это — о лете?

Гул океана.

Гул океана.

Эхо от туч.

Зелены сети,

Мокры и рваны.

Косо пробившийся

Бледный луч.

Чайка торчит

В асфальтовом небе.

Скала торчит —

Углом доска.

Песок — паркет.

Тучи — мебель.

Гул океана.

Шурш песка.

Гул океана —

Грубая туба:

Не выживают

Ни сакс, ни кларнет.

Гул океана

Глушит и трубы,

А уж о скрипке

И речи нет.

Гул океана,

Гул океана.

Дробь барабанная

Бьёт дождём…

Ветер —

Партия большого барабана.

Ветер к финалу

Готовит

Гром…

266.

Мишурные брызги, —

Речные подарки,-

Вихрятся в мальчишеском беге байдарки!

Весло — продолжнье руки, продолженье

Реки… Ну, короче, причина движенья…

Попробуй-ка, так различи набегу

Стога ли, коровы ли, там на берегу?

Но речка замедлится в беге счастливом,

Но речка

Окончится неторопливым заливом —

Где жаворонков оттесняют туманы,

Где жаворонков заменяют бакланы,

Где сейнеры вдоль деревяного мола

Качаются, готовые сняться с прикола…

И возле гранитной узорной церквушки

Наставят гортензии синие, ушки,

Холщёвое небо одарят в достатке

Густой синевой…

(Ну, а цвета остатки

И морю достанутся — прямо от устья

Речонки —

И щедро: малярной кистью…)

Из кружки (из бухточки) пена прибоя —

Рыбаку обещает что-то хмельное…

Но — бряканье цепи. Но — скрип якорей.

Последняя кружка?

Он помнит о ней…

А краски бледнеют. И синее тоже,

Белея, иссякнуть под тучами может…

Вот — море и небо утратили цвет —

И нет рыбаков,

И сейнеров нет.

Отлив.

Скалы голы.

Залив — по колени…

А стих не подвержен такой перемене.

267.

ДВОЙНОЙ СОНЕТ

Река листвой сыта, и зелена.

Какой-то дуб вдруг выторчит из щели,

Под ним коровы рыжая спина,

По берегам кочуют времена:

Чернеют троглодитские пещеры,

или — четырнадцатый век мелькнёт

То башней, то углом зубца стенного,

И, как неустоявшееся слово -

От берега до берега и снова -

Байдарку сносит каждый поворот.