За переливы - [48]

— Вести от Дементьева? — спросил он отрывисто.

— Штурман дал о себе знать костром, — ответил Чириков. Он заметил на грандштоке[1], лежащем на столе, пыль и решил, что астроном завтра же сделает обсервацию судна, эдак и закиснуть можно.

— Как видите, — заметив взгляд Чирикова, хмыкнул недовольно астроном.

И Чириков явственно понял, что никогда не сможет побороть в себе неприязнь к де ля Кройеру. Что бы ни делал астроном, все шло во вред экспедиции, люди страдали от невозможности высказать ему все, боясь навести на себя гнев Петербурга. Лишь Чириков, обладая властью на судне, говорил с ним, как подобает говорить капитану с астрономом. Поэтому он сказал сухо:

— Извольте сегодня же взять обстоятельные пеленги.

И вышел.

14

Астроном появился на палубе, когда кончали палить из пушек для привлечения внимания Дементьева и его спутников.

Все ждали, что после выстрелов бот отвалит от берега (погода тому благоприятствовала) и вот-вот покажется. Но водная гладь была чиста. Решили стрелять еще. И тут заметили, что после каждого выстрела костер прибавлял в силе, будто в него подбрасывали охапку хвои. Получилось: выстрел — вспышка, выстрел — вспышка.

«Или они на камни сели, или еще что-нибудь случилось, но только они в плену у американского берега», — думал Осьминин. Он представил Дементьева и матросов у костра: столько времени не давали о себе знать, и вот теперь вся их надежда на костер, и они берегут огонь (поди, с трудом разожгли мокрые ветки) и протягивают к нему руки, греются, а Дементьев, как всегда, весел, всех подбадривает…

Конечно же с берега видели пакетбот и, наверное, кричали, но крика на таком расстоянии не услышишь.

«Почему они не отвечают из своей пушки? — думал с досадой Чириков. — Очень странно и загадочно. Даже ракет не пускают. Если у них просто повреждение бота, то и ракетами молено отвечать. Значит, что-то похуже… А что? Неужто Дементьев растерялся?»

Однако капитан не подал вида, что встревожен. Команда поверила: их товарищи живы, а это сейчас главное. Но вот к нему приближается Осьминин. Нужно что-то ответить. Впервые Чириков потерялся: что он скажет этому юноше? Несколько слов ободрения, что все обошлось, а страшное позади и скоро Дементьев будет на судне?

— Капитан, — тихо спросил Осьминин, — почему молчит их пушка? И где же ракеты?

Чириков лишь пристально посмотрел в глаза Осьминина. Они требовали ответа прямого.

— Молчите, — так же тихо ответил Чириков. — И никому ни слова.

Никто не слышал их разговора.

Ночью Осьминин спал дурно. Можно сказать, что и не спал. Только глаза сомкнет, а перед ним Дементьев, и они разговаривают. Причем, повторяются разговоры старые, и все чаще один: «Женщинам ты, брат, не верь. Они коварны». Он гнал разговоры, старался думать о другом, даже хотел придумать, что же лучше увидеть во сне, но Дементьев не уходил. Лишь под утро Дементьев окутался туманом, стал уплывать, и до Осьминина донесся тихий голос: «Не печалься, брат, мы еще увидимся с тобой». И Осьминин провалился в пропасть.

15

Утром все обер- и унтер-офицеры, собравшись в каюте капитана, решили, что бот Дементьева всеконечно поврежден и поэтому даже по тихой погоде не выходит из того залива, куда послан. Поэтому они учинили подписку о посылке на помощь Дементьеву малой лодки с плотником и конопатчиком.

Когда объявили такое решение, то первым вызвался вести лодку боцман Савельев. В помощь себе для гребли он выбрал матроса Фадеева. Ему велено было оставить на берегу плотника и конопатчика со всеми приспособлениями для починки бота и, забрав Дементьева и еще двух-трех матросов, возвращаться на судно.

Осьминин с тревогой смотрел вслед лодке. Чириков не разрешил ему съезжать на берег.

Лодка с Савельевым в срок, определенный ей, не возвратилась. Число жертв американского берега составило пятнадцать человек.

— На то судьба божья, — сказал кто-то подавленно.

Воды в бочках в обрез для возвращения к Камчатке. Пакетбот остался без лодок — запасы воды не пополнишь.

У де ля Кройера на теле проступили едва заметные желтые пятна; Чириков без врача определил, что начинается цинга.

«А 25 числа июля, — писал Чириков, — с полудня в первом часу увидели мы идущие от той губы, куда посланы от нас бот и лодка, две лодки на гребле, одна — малая, другая — побольше, о которых мы надеялись, что наш бот и лодка возвратились. И пошли к ним навстречу; потом рассмотрели мы, что лодка, гребущая, — не наша, понеже оная корпусом остра и гребля не распашная, а гребут веслами просто у бортов, которая к пакетботу так и не приближалась, чтоб в лицо человека можно увидеть; только видели, что сидело в ней четыре человека: один на корме, а прочие гребли, и платье видно было на одном красное; которые будучи в таком расстоянии, встали на ноги и прокричали дважды: «Агай! Агай!», и махали руками, и тотчас поворотились и погребли к берегу. А я тогда приказал махать белыми платками и кланяться, чтобы они к нашему судну подъехали, что и чинено от многих служителей, только, несмотря на то, скоро погребли к берегу, а гнаться за ними было неможно, понеже ветер был тих, а лодка она гораздо скороходнее, а другая большая лодка, далече не подгребши к пакетботу, возвратилась, и вошли обе опять в ту заливу, из которой выгребли».