За океан. Путевые записки - [196]

Попадавшиеся мне навстречу малорослые и дурно сложенные французские солдаты в своих кепи и красных, кирпичного цвета, брюках производили на меня невеселое впечатление. Мундир и одежда сшита из чрезвычайно грубого материала, и, по-видимому, всё внимание обращается на какие-то лоскутки белой парусины, торчащие из-под брюк и прикрывающие дырявые башмаки; лоскуты эти называются guêtres (штиблеты). На мои вопросы встречавшиеся солдаты не могли объяснить даже цели этих штиблет, но все прибавляли, что начальство обращает особое внимание на их чистоту, и горе тому, у кого они окажутся не выстиранными и не накрахмаленными. Многие солдаты щеголяют еще белыми вязаными перчатками. О красных брюках, представляющих хорошую цель для неприятельских выстрелов, поднимали вопрос даже в Палате Депутатов, но говорят, что французские генералы горячо отстаивали их, заверяя, что пехота, с переменою цвета брюк, забудет вековые традиции и потеряет храбрость!

Офицеры на улицах не встречаются; здесь они ходят в гражданском платье, говорят, потому, что вид офицера раздражает толпу. Впрочем, по глухим парижским улицам вообще не безопасно ходить всякому сколько-нибудь чисто одетому. Униженные и всегда полупьяные мастеровые и чернорабочие не прочь толкнуть каждого порядочно одетого человека с тем, чтобы оставить на его платье следы жира и угля со своих блуз. При этом можно еще услышать замечание вроде: canaille, rentier, tu manges mon pain. Говорят, даже прилично одетые дамы не гарантированы от подобных оскорблений.

В заключение моего беглого перечисления парижских впечатлений упомяну еще, что нигде, кажется, не составляет такого труда найти почтовый ящик для писем, как в Париже. Во всех образованных странах почта представляет одну из насущнейших потребностей населения; почтовые ящики окрашиваются венде в яркие цвета и выставляются на самых видных, бросающих в глаза местах. В Париже, наоборот, почтовые ящики замурованы в стены домов и снаружи видна лишь узкая щель с надписью мелкими буквами: «boite aui lettres». Искать и найти такую цель очень трудно, особенно приезжему. Если не предполагать, что целью такого расположения почтовых ящиков был ничтожный выигрыш в месте на улице, то остается допустить, что разве опасались за целость ящиков и корреспонденции от разгрома разнузданной и бесшабашной парижской черни, обращающейся в дни политических треволнений в грубых животных. Ведь и пресловутый макадам заменил булыжную мостовую только потому, что камни её служили снарядами для побоищ и материалом для постройки баррикад.

XLV. Домой

Когда наступил час отъезда, я взял парижского фиакра, не отличавшегося ни чистотою, ни понятливостью и потешно одетого в клеенчатый картуз и красную жилетку. Прибыв на Страсбургский воксал, я хотел взять билет прямо в Петербург: это было бы дешевле и избавило бы меня от остатков французских денег. Однако я натолкнулся на рутину и формализм. Билеты прямого сообщения продаются только на Северном воксале, откуда идут сквозные поезда на Кёльн. Здесь же, на Страсбургском воксале, можно получить билет лишь до Страсбурга. Ловкий, вертлявый носильщик усадил меня в совершенно отдельное купе, и я мог в полном одиночестве отдохнуть от парижской суеты.

На станции Эперне (Epernay), в течение 10-тиминутной остановки, я успел не только закусить, но еще и выпить бокал местного и, надо сознаться, превосходного шампанского, которое разливается здесь бокалами на стойке буфета совершенно так же, как у нас разливают желающим водку.

К французской границе я подъезжал уже ночью. Поезд несся по живописным холмам, представляющим предгорья Вогезов. В 2 часа утра мы остановились на последней до границы станция, называемой «Французским Аврикуром», а через несколько минуть, миновав границу, — на станции «Немецкий Аврикур». Немецкие таможенные чиновники оказались весьма вежливыми, хотя французы предупреждали меня, что немцы на французской границе свирепствуют.

Пересев в немецкий вагон, я отлично заснул и не заметил, как проехал Совернский проход через Вогезы (на высоте 380 метров над уровнем моря).

Рано утром я был уже в Страсбурге и, пользуясь двумя часами, остававшимися до отхода следующего поезда, пошел погулять в город. Население какое-то забитое. Даже школьники, торопившиеся на утренние занятия, смотрели уныло. Названия улиц и все вывески немецкие, но когда я заговаривал с прохожими, то мне охотнее отвечали по-французски. Пройдя по набережной реки Иль (Ill), весьма здесь узкой, я вышел на красивую улицу Langenstrasse и достиг площади со статуей знаменитому Гуттенбергу, как известно, устроившему в Страсбурге первую типографию.

Вернувшись на воксал, я успел еще выпить чашку кофе и побеседовать с одним эльзасцем, причём лично мог убедиться что, несмотря на более чем 20-летнее управление, немцы не успели еще приобрести здесь расположения населения. Оно, конечно, и немудрено, так как почти 200 лет (1681–1871 гг.) город был во власти французов.

Когда я поехал дальше, то, огибая Страсбург с юга, я увидал и знаменитую колокольню здешнего Мюнстера, построенную из песчаника ярко-красного цвета и высоко поднимающуюся над городом. Из вагона видны также некоторые отдельные укрепления, воздвигнутые немцами, на случай желания французов вернуться сюда обратно. Эти укрепления построены в расстоянии 3–4-х верст друг от друга и образуют обширное кольцо вокруг города. Всех укреплений насчитывается тринадцать, причем три вынесены даже на правый берег Рейна, т. е. уже на территорию Бадена.