За несколько лет до миллениума - [8]

Стихи Васильева философичны, но философия их проистекает из быта, окружающего нас. Иногда читаешь их и удивляешься тому, как он смело собирает в строках, казалось бы, несовместимые вещи, чтобы получить удивительный конечный продукт — настоящее стихотворение. Столкнуть обыденность и прикосновение к чуду — это привычный для Васильева поэтический прием. Чаще всего его ведет за собой звук, и звук этот определяет содержание. На этом пути, как ни странно, у Васильева больше удач, чем провалов.

Нежность — в котомку, рябину — в лукошко,

Только уже не пробиться к острогу:

Белая крыса и черная кошка

Перебежали нам нынче дорогу.

С мордою длинной да с шерстью морозной,

С желтыми и голубыми глазами —

Нас одарили улыбкою грозной

И запропали по-над облаками.

Что же теперь нам с тобой остается

В жизни дремучей, в ночи беспредельной?

Впрочем, чужое вино не прольется —

Прочен сосуд безмятежно скудельный.

Лишь бы нас ангелы не повязали,

Прочие нас никогда не увидят.

Переночуем, дружок, на вокзале

Да поглядим, что из этого выйдет.

Его книги нельзя читать подряд — надо откладывать их после каждого прочитанного стихотворения, ибо оно требует осмысления. Цитировать его бесполезно, Васильева надо читать. Его печатают журналы «Москва», «Новый мир», «Дружба народов» — мимо таких стихов пройти невозможно.

Он продолжает традиции поэзии девятнадцатого века, но — странное дело! — это не мешает его стихам быть весьма и весьма современными. Видимо, дело в том, что они воспринимаются на уровне эмоций, а эмоции не изменились с начала человеческих времен.

Если долго идти на север, придешь на юг,

Где, позабыв о Дарвине и Линнее,

Враз и увидишь, что раз чудесам каюк,

Смерть в одночасье реальнее и длиннее.

Там и огневки, которых неяркий день

Длится, что век для тебя, до того прекрасны,

Что неспособны даже отбрасывать тень

И понимать, как деянья твои напрасны.

Что до Набокова, тем-то он и хорош,

Что, отрешась от законов безумной тверди,

Вооружался сачком и не ставил в грош

То, что случится с бабочкой после смерти.

А еще он — главный редактор «сумасшедшего» детского журнала «Простокваша». Красочный, специально для детворы, журнал этот вызывает тихое восхищение. В нем работают не за деньги — иногда авторам и художникам не платят по нескольку номеров. Здесь работают из любви к творчеству и детям. Шутливые и серьезные заметки перемежаются со сказками, загадками, шарадами, выдуманными специально для каждого номера.

И только сам С. Васильев знает, каких трудов стоило ему пробить тот или иной номер, как сложно было найти идею номера, а главное — добиться, чтобы на журнал бесперебойно выделялись деньги. Но несмотря на это, он продолжает быть выдумщиком, моторчиком, который заставляет игрушку-журнал двигаться и ползти вперед.

А еще он — прекрасный переводчик. Магомед Ахмедов из Дагестана долго искал переводчика для своих стихов и нашел его в Васильеве. Если судить по переводам, в Дагестане родился второй Расул, чья популярность в немалой степени также зависела от прекрасных переводчиков.

Я бы пришел к судьбе на похороны,

Когда бы знал, что выживет народ.

Но где орлы? Кругом одни вороны

Да суетится важно всякий сброд.

И ветер века носится по свету,

Глумясь над светом и ведя во тьму.

Господь Всевышний,

помоги поэту,

Чтоб он помог народу своему!

С ним легко и сложно, он прекрасный собеседник, настолько прекрасный, что в пору приглашать доктора Торпеду или логопеда Эспераль, чтобы решить все деликатные вопросы нашего бытия. Правда, и они не всегда могут помочь и лишь неопределенно разводят руками.

А когда ему становится совсем плохо, Васильев уходит в лес. Там у него есть укромные места, где прорастают мицелии шампиньонов, груздей, белых грибов и даже сморчков. Там летят в бесконечность пауки на золотой паутине. Там шепчет ласковые слова нагретый солнцем дождь. Там выпрыгивают из воды затемненных камышом озер, радуясь жизни и своей силе, крутолобые сазаны с красно-черными плавниками. Там подрагивают изумрудные стрелки стрекоз и шумит камыш — таинственно и загадочно.

Мир успокаивает, хочется смотреть вдаль и, улыбаясь, думать о еще не родившейся книге.

Славянский бог смешон и волосат,

Его ступни босые в белой глине,

Нахмурившись, он грозно входит в сад

И губы свои пачкает в малине.

Архитектор строки

Он велик. В смысле — здоровый, как слон, как КамАЗ с прицепом. Природа дала ему всего и много. И как сильный человек он добродушен и приветлив. И откровенен. Ну не нравится ему что-то, так не делает ничего не значащих комплиментов, говорит все как есть. И на него не обижаешься. Все так. Все так.

Такому бы мост через Волгу вести или на худой конец прозу писать. А он пишет стихи. Поначалу я и подумал — такому ли крестиком вышивать? А потом почитал его стихи. М-да, на вышивку крестиком это не слишком похоже.

Белый яд облаков над прогорклой землей.

Меж деревьев за слоем вскрывается слой,

Разлагаются трупы событий.

Тектонический сон подземелий глухих,

Наркотический бред переулков пустых

И скольженье Земли по орбите.

Позабытая рукопись чьих-то стихов

Превращается в список посмертных грехов,

Обнажается старая кладка.

Нет ни ветра, ни времени, ни голосов,