За нашу и вашу свободу - [10]
Под розгами Ярослав не пикнул. Это тотчас распространилось среди кадетов и вызвало к Ярославу расположение товарищей. В неписаный кодекс чести кадета входило — молчать под розгами.
Разумеется, в письмах домой Ярослав не упоминал о «кнуте». Но не упоминал он и о «прянике». А между тем вскоре за успехи в строевом учении он получил значок отличия. Письма его к родным были коротки и сухи. Он знал, что они проходят через цензуру начальства.
Однажды в воскресенье Ярослав получил увольнительную записку и пошел погулять. Он дошел до Буга, перешел через мост и очутился в городишке Тересполь. Здесь всюду на улицах звучала польская речь. Правда, это была не чистая польская речь, а с примесью русских и украинских слов.
Покупая подсолнухи на улице, Ярек спросил у старика продавца:
— Вы поляк?
Старик подозрительно посмотрел на русского кадета и сказал уклончиво:
— Мы тутейшие.
Так же подозрительно посмотрел на Ярослава и начальник почтовой станции. Но после небольшого разговора согласился принять от Ярека письмо.
«Здравствуй, милый Валентин, наконец я нашел средство переслать тебе письмо, чтоб его не прочли наши корпусные церберы. Слушай, Валентин, как ты живешь? Как ловится рыба? Получаешь ли сведения сам знаешь откуда? Я живу не особенно хорошо. Учиться нетрудно, я первый ученик, за третью четверть получил награду — полфунта конфет, очень только скучно заниматься церковнославянским да вот еще шагистика замучила. Часто попадаю в журнал взысканий, потому что не подлизываюсь к начальству. Порют здесь по субботам, самое большое наказание — двадцать розог. Но это еще ничего, хуже, когда без журнала просто дают по затылку или по щеке, и больно, и обидно. Слушай, Валентин, ты все это расскажи Теофилю, а папе и маме не рассказывай. И еще скажи Теофилю, чтобы он берег то, что в яме, он знает. Знаешь, я очень иногда скучаю по нашему Тетереву и по нашим разговорам. Милый Валентин, ты меня не жалей, не бойся, я выдержу. Старшеклассники попробовали меня обратить в рабство, но я им не дался. Да! Ты ведь не знаешь про этот обычай. Кадеты младших классов становятся вроде лакеев у старшеклассников, прислуживают им, отдают им свои посылки из дому и даже возят их на себе в отхожее место и там ждут с бумажкой в зубах, пока те оправятся. Начальство знает об этом, но смотрит на это сквозь пальцы. Они меня били, эти старшеклассники, но я не сдался. А в последний раз я с разбега ткнул Мейендорфа (это который хотел меня сделать лакеем, он немец, барон) в живот так здорово, что он покатился по полу! И они больше меня не цукают, отстали…»
Это был настоящий переворот, потому что примеру Ярослава последовали другие младшие кадеты — Врочиньский, Вессель, Шестаков, Апраксин, а за ними и прочие. Не добиваясь этого, юный Домбровский стал вожаком в своем классе. Сила и благородство характера уже тогда привлекали к нему сердца. Таким он оставался и тогда, когда перешел в старшие классы.
Вероятно, поэтому, несмотря на успехи в учении, Ярослав был на плохом счету у корпусного начальства. Журнал взысканий пестрел записями о «дерзости» Ярослава Домбровского, о его «недисциплинированности», «мятежных настроениях», «недопустимой вольности мыслей». В течение первых четырех лет пребывания в корпусе его не отпускали на побывку домой. На лето мать приезжала в Брест-Литовск, иногда с Теофилем. Раз в неделю они виделись с Ярославом. Один раз ненадолго приезжал и отец. Только в пятом классе Ярек наконец получил разрешение поехать на лето в Житомир.
— По правде сказать, вырос ты не очень, — сказал пан Виктор, критически оглядывая сына.
Перед ним стоял щеголеватый кадетик. На голове у него высокий лакированный кивер. Кителек ловко стянут в талии, сапожки хромовые. В отпуск выдавали обмундирование, так называемое «первого срока», то есть выходное.
Когда Ярослав остался один в бывшей детской (сейчас ее занимал Теофиль), он подошел к дверям, посмотрел на отметку своего роста и скорчил недовольную гримаску: отец прав. Ну и что с того? Наполеон тоже был невелик ростом. Мал был и Суворов.
Ярославу в ту пору шел четырнадцатый год. Наружность его обращала на себя внимание. Прямой, как выстрел, взгляд его небольших серых глаз выражал ум и отвагу. В тонких чертах лица были сила и изящество. Серьезное и даже строгое выражение лица вдруг сменялось ласковой нежной улыбкой, обаяние которой было неотразимо.
Теофиль не отходил от брата. Он был похож на Ярослава, но все в нем было грубее, проще. Он признался брату, понизив голос до конспиративного шепота, что перенес пистолет в другой, более надежный тайник, так как сад теперь ежегодно перекапывают. Ярослав снисходительно усмехнулся. Теофиль покраснел. Он понял, что период детских игр для брата миновал.
Ярослав осведомился о своем бывшем репетиторе, Святославе Михайловиче. Ему сообщили, что тот больше не приезжает в Брест из своего далекого Санкт-Петербурга.
— Жаль, — пробормотал Ярослав.
Он хранил нежную память об этом маленьком студенте с таким острым языком и свежей головой. У Ярослава накопилось немало трудных, иногда мучительных вопросов, которые он сам не мог разрешить. Теофиль еще мал. С отцом у Ярека никогда не было близких отношений. Но ведь есть Валентин!
