За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [165]

Однако даже Каргополь не был в тот период окончательно безнадежным. Там и сям торговали какие-то жалкие лавчонки. Внутри самой «гостиницы» приютились аптека, маленький продовольственный магазин и магазин радиотоваров. Ассортимент в них был, пожалуй, лучше, чем в советское время, хотя, конечно, они не могли конкурировать с Вологдой. В городке имелось маленькое, довольно успешное туристическое агентство; было здесь и небольшое сообщество местных художников и ремесленников. Звонарь главной здешней церкви занял первое место во Всероссийском соревновании звонарей. В 1999 году только два человека в городе пользовались Интернетом, а уже через год — 25. Местные жители придавали большое значение новой дороге, которая строилась в Северной Швеции и Финляндии и через Каргополь должна была протянуться до самого Урала. Люди надеялись, что эта дорога, наконец-то, свяжет их родные места с внешним миром.

За пределами небольших городов даже такой надежды не было. Когда Советский Союз распался, местные совхозы были «приватизированы» и теперь назывались акционерными обществами. На практике это мало что значило. Управлялись они в основном той же администрацией, что и раньше, и то преимущество, которым некоторые из них пользовались, зависело от энергии и деловых связей председателя, как это было в советские времена. Между тем крупное сельское хозяйство, как отрасль, умирало. Огромные поля еще не успели так зарасти, чтобы превратиться в лес, но численность скота сократилась за десятилетие на две трети. Огромные амбары и коровники, построенные в 60-70-х годах, покосились, а кое-где и обрушились. Частное фермерство также не получило распространения. Независимо мыслящие крестьяне пытались воспользоваться новыми законами, которые ввел Горбачев с целью поощрить частное земледелие. Никого из этих «фермеров» не осталось. Все они вынуждены были отказаться от своей затеи из-за отсутствия инфраструктуры и аграрного кредита, а также из-за враждебности властей бывших совхозов и собственных соседей.

С достойным восхищения, хотя и горьким оптимизмом люди выкраивали свои маленькие участки на окраинах каждого юрода или деревни, а иногда прямо в самом центре. За этими крохотными участками они любовно ухаживали. Землю вскапывали, просеивали, полностью очищали от сорняков. Каждое растение в отдельности прикрывали полиэтиленом. В Англии вы бы подумали, что это садовники готовятся к деревенской выставке цветов. Здесь, на Севере, вырастить и сохранить овощи до наступления зимы — было вопросом жизни или смерти. Люди выживали, как всегда. Но сельскохозяйственная экономика Севера возвращалась к своему доиндустриальному состоянию.

Люди, жившие вне деревень, имели больший простор для проявления традиционного русского искусства выживать с помощью «блата», осторожно обходя закон. Проводница спального вагона поезда, на котором мы возвращались из Каргополя, зарабатывала 1500 рублей в месяц, а ее муж — 3000. (Сравнения, основанные на расчете обменного курса, конечно, бессмысленны, но портативный магнитофон «Самсунг» стоил тогда в Вологде 1300 рублей, что дает некоторое представление об истинном значении этих сумм.) В отличие от многих других, у нашей проводницы не было земельного участка, с которого она могла бы кормиться. Но жить все-таки было можно. Она даже имела возможность помогать своей овдовевшей дочери, пенсия которой составляла всего 400 рублей в месяц. Через несколько дней я рассказал эту историю одному из своих друзей. Он громко расхохотался. Проводница спального вагона получает 1500 рублей в месяц? Да она берет деньги за доставку посылок на протяжении всей трассы, что гораздо важнее заработка, который дает ей основная работа, а также за другие мелкие услуги. Фактически, она и представляла собой ту невинную коррупцию, которая пронизывала всю систему железнодорожного транспорта. Верхушка этой системы, судя по той регулярности, с какой убивали в то время региональных железнодорожных управляющих, часто буквально балансировала между жизнью и смертью.

В последующие годы иностранцы и русские с жаром спорили по поводу гайдаровской «шоковой терапии». Был ли он прав, навязав такой темп экономической реформы? Мог ли более основательный подход, за который ратовали Горбачев, Богомолов и многие другие, смягчить страдания, которые экономические перемены принесли русскому народу? Радикалы среди гайдаровских коллег и их иностранные советники доказывали, что реформы застопорились из-за того, что они не были достаточно далеко идущими. Бóльшая политическая воля и более последовательная поддержка президента, считали эти «рыночные большевики», могли бы протолкнуть реформы такого масштаба, что силы реакции не оправились бы и многих страданий можно было бы избежать.

Утверждения эти не слишком убедительны: Ельцин действительно не оказывал последовательной поддержки своим молодым реформаторам и не защищал их от критиков. Но и сами реформаторы были политически неопытными и не понимали, насколько важно разъяснять свою политику, чтобы простой народ понял, чего они хотят, и оказал бы им поддержку. У них не было действенной стратегии для преодоления препятствий, возникших в связи с отсутствием рыночных институтов и власти закона. Ни сами реформаторы, ни их западные советники не могут поэтому уйти от ответственности за провал их политики обеспечения тех быстрых результатов, которые они предсказывали.