За любовь не судят - [51]

— Не надо, я сам...

— На вас лица нет, Сергей Сергеевич, куда вам одному в ночь? Автобусы уже не ходят... До дома вам не близко.

Григоренко почувствовал, как острая боль пронзила грудь. Он инстинктивно приложил руку к сердцу,— такое и раньше случалось, но массаж всегда помогал.

Белошапка быстро взглянул на Григоренко и, не говоря ни слова, кинулся со всех ног к машинам, которые, прорезая тьму светом фар, гудели вдали...

Минут через десять Остап вернулся на полуторке. Григоренко сел в кабину, с благодарностью кивнул молодому прорабу.

3

Когда Сергей Сергеевич пришел домой, Люба стояла у двери с черным ученическим портфельчиком в руках. Иринка в длинной ночной сорочке, расшитой небесно-голубыми листочками, укладывалась спать.

— Как у вас дела? — спросил Григоренко, обращаясь к Любе.

Но Люба не ответила. Она с испугом смотрела на осунувшееся, бледное лицо Григоренко.

— Мы сделали все уроки, папка, — защебетала Иринка.

— Молодцы, — проговорил Сергей Сергеевич, направляясь в гостиную. Но у двери он остановился и вопросительно посмотрел на Любу. Она будто приросла к полу — стоит и неотрывно смотрит на него.

— Вы... больны? — выдавила наконец Люба. — Может. .. «скорую помощь» вызвать?

— Не волнуйся, Любочка. Со мной такое иногда случается...

Люба покраснела. Как ласково он сказал: «Любочка...» Никогда никто ее так не называл. Или ей только показалось? Ведь она преувеличивает все, что касается его — самого дорогого для нее человека.

— Сергей Сергеевич, разрешите... — смущенно начала Люба.

— Что именно?

— Я прошу вас разрешить остаться мне... с Иринкой.

Услыхав это, девочка соскочила с кровати, подбежала к Любе и потянула ее за руку:

— Не уходите, тетя Люба. Не уходите. Завтра меня в школу проводите. Останьтесь, пожалуйста.

Григоренко усмехнулся:

— Да не стрекочи ты так, Иринка. В школу я тебя сам провожу. Хочешь, могу даже на машине подвезти.

— Не нужно меня подвозить. Пускай лучше тетя Люба проводит, как бабуся меня всегда водила.

Люба растерянно смотрела то на Григоренко, то на Иринку. Что делать? Уходить ей или остаться? А что решит он?

— Смотри, Люба, сама. Не пойдут ли нехорошие разговоры. Да и дома что скажут, если не вернешься.

«Разговоры уже идут, — подумала Люба. — Ну, добавится еще немножко». А вслух произнесла:

— Никаких разговоров я не боюсь. Мне их нечего бояться. Грязное к чистому не пристает, не так ли? А маму я предупредила, что иногда, когда уезжаете в командировки, буду оставаться ночевать у вас, с Иринкой.

— Смотри сама, Любочка, — мягко сказал Сергей Сергеевич.

Григоренко не знал, как горячо и самоотверженно любит его эта, на первый взгляд не очень красивая, девушка. Не ведал и того, как гордится она своей любовью. Только о нем всегда думает Люба, о нем — сильном, искреннем и честном. Но она никогда никому не скажет о своем великом и чистом чувстве. Эту тайну Люба сохранит на всю жизнь. Свою любовь она так глубоко скроет, что никто не догадается о ней. Люба будет жить его большой жизнью, радоваться его победам, переживать его неудачи. Все, что касается Сергея Сергеевича, будет всегда близко касаться также и ее...

— Спокойной ночи, — сказал Григоренко Любе, затем подошел к Иринке, поцеловал ее в обе щечки.

— Спокойной ночи, папка. Иди к себе. Мне с тетей Любой хорошо. Я ее попрошу, и она сказку расскажет. Тетя Люба их знает много-много.

Сергей Сергеевич ушел в свою комнату, сел за стол и опустил голову на руки.

«Неужели Оксана была близка с Комашко?.. Нет, надо с этим кончать! К чертям! Справлюсь с собою! Справлюсь! Останусь один! Навсегда...»

Чтобы успокоиться, Григоренко разыскал пузырек с лекарством, накапал в рюмку, налил воды и выпил.

4

Утром на строительной площадке появились двое: Лисяк и неизвестный Белошапке парень с болезненно-желтым лицом.

— Принимай гостей, начальник. Прибыли в твое распоряжение, — игриво повел бровью Лисяк. — Прищепа прислал. Сказал, что надо пару «тыкв» подорвать.

«Хорошая работа у Лисяка. Интересно, где он научился подрывному делу? Скверный парень, а вот поди ж ты... Сколько он ни шкодил на комбинате, но так ни разу и не поймался».

— В траншее две бомбы, — сказал Остап. — Нужно их взорвать.

— Это нам раз плюнуть. Показывай.

Пошли к траншее. По дороге к ним присоединился Яков Самохвал. Он небрежно поздоровался с Остапом и зашагал рядом с Лисяком. Белошапка не заметил, как Лисяк и Самохвал подмигнули друг другу, все идет, мол, как надо.

Заглянули в траншею. Она была глубиной в рост человека.

— Хороши «телятки»! — произнес Лисяк. — Фрицы, должно быть, оставили.

— Килограммов по сто каждая, — поддакнул Самохвал.— Такие штуковины здорово тряхнут!..

— Как будем подрывать? — спросил Лисяк. — На месте или, может, вывезем, а?

— На месте, — решил Белошапка. — Вывозить — времени много уйдет. И опаснее.

Лисяк принял серьезный вид и не терпящим возражения тоном произнес:

— Нужно подготовиться. Придем в обед. Не раньше. А тут пока пяток ступеней в стене выдолбите!

Белошапка приказал, чтобы к обеду все работы на строительстве прекратили, будут взрывать бомбы!

Но вот закончился обеденный перерыв, прошло еще полчаса, но у траншеи так никто и не появился. Остап стал волноваться. «На стройке все работы остановлены. А этого Лисяка все нет. Что, если он не придет? Переносить взрыв на завтра? Нет, никак нельзя! Каждый час дорог. Если сорвется график, никто не будет считаться ни с какими причинами. Ну где же Лисяк?..» Чтобы выяснить наконец, в чем дело, Белошапка послал к Прищепе Самохвала, приказав ему во что бы то ни стало привести подрывников.