За линией фронта - [52]

Чуть в стороне, у окна, стоит женщина лет тридцати. На руках у нее двухлетняя девчушка.

Я заметил эту женщину, когда Богатырь читал газету. Меня поразило ее лицо, застывшее, без единой кровинки, будто высеченное из камня. Только большие черные, глубоко запавшие глаза горели тем сухим горячим блеском, который бывает у человека, испытавшего тяжелое горе и выплакавшего последние слезы. Она внимательно слушала Богатыря. На мгновение глаза теплели, но тотчас же снова становились суровыми, сухими, ушедшими в безутешное горе.

Сейчас Богатырь подходит к ней. Она стоит неподвижно, передает ребенка соседке, порывисто берет газету обеими руками и прижимается к ней щекой, будто хочет этим прикосновением поведать партии о своем горе, получить у нее защиту и утешение.

Тихо в душном классе.

Женщина, наконец, отрывается от газеты. Свет лампы ярко освещает ее лицо. Теперь оно совсем другое — успокоенное, живое, порозовевшее от волнения. Глаза чуть подернуты влагой. Женщина со смущенной улыбкой смотрит на Богатыря.

— Смяла я… Простите, — говорит она и, положив газету на подоконник, осторожно разглаживает ее.

— Кто это? — спрашиваю стоящую рядом колхозницу.

— Горе у нее. Месяц назад вернулся к ней раненый муж. Ночью пришли фашисты, стащили раненого с постели и убили… Это Тишин карателей привел…

Сквозь толпу начинает пробираться вперед женщина. В полумраке невозможно разглядеть лица. Она подходит к окну. Свет падает на нее, и я вижу знакомые черные глаза, опушенные длинными ресницами, и над ними круто выгнутые брови.

Девушка берет «Правду» и, как знамя, высоко поднимает над головой.

— Товарищи, — молодым звенящим голосом, говорит она. — Враг топчет нашу землю. Враг убивает детей. Расстреливает близких. Жжет наши дома. Он хочет превратить нас в рабов. Нас — советских людей! А мы сидим на печи, хоронимся в лесах. Стыдно!.. Каждый, в ком есть хоть капля горячей крови, должен драться с врагом. Это вас партия наша зовет. Слышите — партия!.. Записывайте меня в отряд, товарищи партизаны.

Девушка подходит к столу и раздельно говорит:

— Мария Гутарева. Учительница. Член Ленинского комсомола…

К столу потянулись люди.

— Записывайте, товарищи…

— Меня запишите. Меня.

К столу подходит странного вида мужчина: командирская шинель, одна нога в сапоге, вторая в онуче и лапте. Тяжело опираясь на палку, он обращается к народу:

— Товарищи! Вы подобрали меня на поле боя. Вы залечили мои раны. Вы спасли меня от карателей. Спасибо вам за все. Я еще хожу с трудом, но больше не могу ждать. Иду в строй…

Он вытягивается во фронт и четко, по-военному, рапортует:

— Старший лейтенант Казимир Будзиловский, начальник штаба зенитного полка.

Подходит седобородый старик, который смотрел газету.

— Это Павлюченко, помощник Тишина, — кто-то шепчет мне.

Старик говорит, что ему перевалило за шестьдесят, но не таковский он человек, чтобы доживать свой век на печи… Да, он стал помощником старосты. А почему? Потому что хотел послужить народу: спасти колхозное добро, отвести беду от села. Сегодня он увидел партизан и понял, что может сделать больше. Он просит — нет, не просит, он требует, — чтобы его приняли в отряд.

Начинаю уговаривать старика помолчать — после собрания подробно поговорим с ним, но Павлюченко, очевидно, расценивает это как недоверие и с обидой в голосе заявляет:

— Вы что же, товарищи партизаны, полагаете, раз меня назначили помощником старосты, так уж я и тварь нестоющая?.. Пусть сам народ скажет, достоин я пролить кровь за советскую власть или не достоин?

Гул одобрения несется по классу.

Выхожу со стариком в коридор. Сразу принять его в отряд не решаюсь — все же он помощник Тишина, — и посылаю в Буду: пусть разведает, что делается в этом городе, и доложит нам. Мы сличим его показания с донесениями наших разведчиков и решим, как поступить дальше.

— Раз такое дело, товарищ командир, я сейчас же в Буду слетаю, — и старик идет запрягать лошадей.

Едва успевает уйти Павлюченко, как подходят ко мне двое молодых мужчин. Один из них небольшого роста, худощавый, в коротком полушубке, второй чуть повыше, с рыжеватой бородкой. Рекомендуются Кочетковым и Петраковым. У них уже собрана группа, есть оружие и патроны. Они просят принять их в отряд.

Отправляю их к Бородавко и снова возвращаюсь в класс.

Комната опустела. На столе тускло светит керосиновая лампа. Чуть поодаль стоит Пашкевич и та молодая женщина со следами горя на лице. Пашкевич держит на руках ее девочку и ласково поет:

Кот Мордан стряпухой был,

Жарил, парил и варил,

Хлопотал и суетился,

Молоком не раз облился.

Кажется, он забыл обо всем на свете и весь ушел в-эту наивную детскую песенку, в эту нежную ласку…

— Своих ребят вспомнил, Николай? — вырывается у меня.

Пашкевич мрачнеет. Молча передает он девочку матери и молча, не взглянув на меня, выходит из класса.

Неожиданно на улице раздается лошадиный топот и замирает у школы.

Кто это? Если полиция или фашисты — наши дозорные у околицы подняли бы тревогу…

Выхожу. У крыльца стоит высокая сильная лошадь, запряженная в добротные розвальни. Заметив нас, возница, сняв шапку, низко кланяется.

— Примите, товарищи партизаны, Машку. Добрая кобыла.