За линией фронта - [34]

Вспоминается Ева Павлюк, Таня, памятник Тимирязеву в Москве и около него высокий стройный юноша, студент Тимирязевской академии Иван Смирнов…

— Какие у тебя еще резервы? — спрашиваю я. — Нет, не среди пленных, среди сельчан?

— Верными людьми интересуетесь?.. Ну, прежде всего тот самый Григорий Иванович Кривенко, о котором я вам уже говорил. Кто он такой? С первого взгляда — самый обыкновенный старик, к тому же больной, туберкулез у него. А по сути — большого ума человек. Его в округе все почитают: Кривенко сказал — так тому и быть. Последний раз говорил мне, будто в лесных тайниках у него столько собрано оружия, что полк может вооружить…

— Ну и силен же врать твой Кривенко! — перебивает Рева. — Полк… Крепко размахнулся…

— Григорий Иванович на ветер слов не бросает: раз сказал, значит, есть, — уверенно отвечает Иванченко. — Вы сами его повидайте. Непременно повидайте… Ну, еще могу указать одного верного старика: Струков Егор Емельянович из Герасимовки. Только с ним надо поосторожнее — кипяток, остуживать частенько приходится. Недаром про него говорят: «Родился ты, Егор, от ерша, от ежа и от дикой кошки»… А в общем у нас в лесу много хорошего люда. Клич кликни — сотни, тысячи встанут. Однако и гады, конечно, попадаются: в доброй семье не без урода. Первый из них — Тишин, староста в Красной Слободе. Подлее подлого человек.

Хозяин встает, подходит к печке, прикуривает от уголька.

— Последний раз встретился с ним у Павлова. Пришел, мерзавец, к бургомистру, охрану просил и скулил, что народ в Слободе темный, несознательный, в полицию не идет. Нашелся только один, но и тот ушел в Суземку: «Боязно, говорит, в селе». Да и как не боязно. Слобожане грозятся забить Тишина палками. Он, как зверь, рыскает, партизан ищет. Партизан пока не нашел, а наткнулся на грузовую машину, полную немецкого оружия — видно, во время боев застряла в болоте. Павлов приказал Тишину собрать народ и привезти оружие к нему.

— Привез? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Черт его знает… Вернувшись тогда от Павлова, я сразу же снарядил своих хлопцев в лес — думал раньше Тишина перехватить. Хлопцы нашли только пустую машину. Видно, опередил нас…

Входит Ларионов. С ним пожилой мужчина.

— Черняков, — коротко рекомендуется он.

Мы знакомимся, показывая друг другу наши партийные билеты. Иванченко рассказывает о своей мысли перейти к нам.

— Извини, Иванченко, — подумав, говорит Черняков — Мне надо с товарищем комиссаром особо поговорить по партийным делам.

Выходим во двор, и я узнаю неожиданную радостную новость: Черняков — представитель Суземского райкома партии. Через него райком приглядывается к Иванченко.

— Все-таки староста. Павлов тут замешан. Хотя, думается, надежный он человек, — говорит Черняков, — Так что подождать надо, товарищ комиссар. Доложу райкому. Ведь его чуть было не казнили — Иванченко-то. Да меня послали…

Пытаюсь расспросить своего собеседника о райкоме, но он отмалчивается: райком ушел в глубокое подполье, но сейчас разворачивает боевые действия. И Червяков повторяет по существу то же, что говорил недавно Сень: эсэсовцы ушли, гарнизоны редеют, фашисты чувствуют себя в лесу в полной безопасности.

— Возьмите, к примеру, лесной большак Денисовка — Суземка, — рассказывает Черняков. — Каждое утро по этому большаку ездит немецкий взвод за добром, награбленным по селам. Ездит спокойно, без опаски, будто у себя дома…

Договорившись с Черняковым о встрече и пароле, мы перед рассветом уходим из Смилижа. Село спит. Маленькое облачко, закрывавшее луну, отбежало в сторону, и лунный свет заливает длинную улицу и высокий журавль колодца. Впереди темной громадой стоит Брянский лес.

Я вспоминаю наш разговор с Черняковым. Он говорил о большаке Денисовка — Суземка. Что это? Указание райкома? Проверка нас?

Чем бы это ни было, но на этом большаке мы и ударим.

*

Сидим у Егора Емельяновича Струкова — старика из Герасимовки, о котором говорил нам Иванченко. Мы пришли к нему не только потому, что хотим познакомиться с этим стариком. Герасимовка стоит рядом с большаком Денисовка — Суземка, и Струков может быть нам полезен: послезавтра, седьмого ноября, как подобает советским солдатам, мы решили отметить день великой годовщины боевой операцией.

Интересный человек наш хозяин. Ему перевалило за семьдесят, но он не любит говорить о своем возрасте. «Какое тебе дело до моих лет? — сердито ворчит он. — Ты не с паспортом за столом сидишь, а со мной».

Действительно, не заглядывая в паспорт, ему можно дать не больше пятидесяти. Высокий, худощавый, жилистый, он пронес недюжинную силу через свою долгую жизнь. Его смуглое лицо густо заросло черными с проседью волосами, из-под мохнатых бровей смотрят умные живые глаза. В них требовательность, властность, и трудно порой не ответить на его вопрос, когда, нетерпеливо постукивая пальцами по столу, он задает его без обиняков, с внутренней убежденностью, что ты обязан на него ответить, что ты не смеешь молчать.

Струков частенько перебивает разговор рассказами о первой империалистической и гражданской войнах, участником которых ему довелось быть. В его рассказах непременно присутствует земляк Струкова, подозрительно похожий на него самого, который обычно решителен, удачлив и смел. Но это не бахвальство со стороны хозяина, тем более что самого себя Струков оставляет в тени. Скорее это идет от любви к родной земле, от большого уважения к русскому человеку, от искреннего желания внушить собеседнику, что нет предела выдержке и сметке русского солдата.