За краем поля - [4]

   Что и говорить, не любили местные это поле. Да и какое то было поле? Так, пустырь, поросший бурьяном и сплошь усеянный камнями, словно те росли и множились на нём, что бородавки на жабе. Не приживались на нём ни рожь, ни клевер. Вездесущая ракита обходила стороной его неровные абрисы, ютясь в своей убогой выемке оврага. И только редкие корявые ели где-нигде прорастали сквозь скупую почву, чтобы торчать нелепыми чучелами, да одним своим видом распугивать вороньё. Срубишь такую ёлочку, домой принесёшь, а со двора уже скотина врассыпную, да блохи верхом на тараканах за ворота маршируют. А коли кто сподобится по глупости или злому умыслу такую веточку в печь бросить, то зачадит всех, хоть сразу хорони. Не бродило по тому пустырю дикое зверьё, облетали стороной птахи, а скотина, коли и затащит, какой пастух нерадивый пастись, то дурела сразу да дохла. Не было от того поля пользы людям никакой, только для тёмных дел и годилось.

   Каждый новый староста, что до власти приходил, пытался с полем нехорошим совладать. Кто приказывал распахивать его да петушинник сеять, кто пытался осиной засадить, кто приказывал святилища ставить да жрецов звал молиться, кто инквизиторов из столицы выписывал, нынешний даже предлагал девку в жертву принести помясистее, чтобы напасть на этом поле сожрала да подавилась (гадина такая). Ничего не помогало: плуги ржавели, деревья горели свечками, в святилищах святая вода тухла, а инквизиторов по дороге нежить сожрала. Откуда только взялась? Пока самым действенным оказалось предложение вырыть между деревней и демонским полем овраг, как от лесного пожара или врага неизвестного, раз больше ничего не помогает. Вот и оставалось селянам следить за тем, как медленно зарастает рогозом последнее спасение, и ждать, что же будет дальше.

   Больше всего судьба нехорошего поля волновала, конечно, тех, чьи дома ближе к оврагу находились. Как тут не волноваться, когда и днём, и ночью оно, проклятое, из окон видно. На порог лишний раз не выйдешь, чтоб глаз за какую-нибудь корявую ёлку не зацепился или на валун страшный не натолкнулся. Единственная радость, что хоть мыши по осени в дом не лезли.

   Игнат злобно сплюнул в сторону туманной гадины и осторожненько прикурил самокрутку от вытащенной из коптильни лучинки. Плевок попал в развешенный на заборе половик, что ещё вчера жена приказала выбить, да руки всё никак не доходили. Уже в этом проглядывалось дурное влияние гадского поля. Вот всё в жизни Игната из-за него наперекосяк шло. Уродится пшеница на зависть соседям, так обязательно в сушильне погниёт. Начнёшь крышу латать, так вся черепица перебьётся. Примешься кабана колоть - упьёшься так, что всю свеженину собутыльникам раздашь. Жена вот... молодая, красивая, так злющая, сил нет. Всё несчастного мужа поносит: то ей стулья почини, то в коровнике почисти, то порты смени, то куму - бабу гулящую - за зад не щипни. А сейчас новую моду ввела: курить отучивает. Он же её корову доить отучивать не берётся! И так крутился Игнат и эдак, а выход всё же нашёл: по ночам за сарайчик втихаря бегает туда, где в банке с гвоздями папироски припрятаны. Только бы опять демоново поле ему жизнь не испортило, и жена заначку не обнаружила.

   Мужик, на всякий случай, отошёл подальше и сладко затянулся, чувствуя, как дешёвый дымок щиплет горло. Умиротворённым взглядом обвёл он родное поселение, испытывая настоящую гордость и здоровое удовлетворение, будто лично каждый домик ставил и деревце окучивал. Водилась за ним такая привычка представлять себя ратишем славным, что всеми этими землями раньше владел. Чего бы ни помечтать, раз никто не узнает? Особенно нравилось ему смотреть на святилище Триликого и представлять, как мужичьё благодарит его, Игната, за разрешение на строительство. И за покрытые сусальным золотом венцы статуй, и за резные ворота, сплошь одетые цветной эмалью, и за яркие росписи на куполе, а уж за сам купол, то и вовсе в ноги падают. Предвзятый взор "владельца" выхватил из густой темноты давно не полотые клумбы с пионами, потрескавшуюся штукатурку у кромки фундамента и трещинки на святочных столбах. Мысленно Игнат уже на все лады костерил старейшину за разгильдяйство и наслаждался его лепетом, как неожиданно в окошке, аккурат том, что на поле смотрело, мелькнул огонёк.

   Игнат от удивления даже рот открыл. Это же где это видано, чтобы по ночам кто-нибудь в святилище шатался. Жрец их Перот уже, почитай, десятый сон видит: он завсегда первым после службы уходит, говорит, мол, общение с Единым очень уж его утомляет. Прихожанам и подавно здесь делать нечего: тут и днём-то до Триликого не сильно докричишься, а ночью и тем более божеству до паствы дела нет (что ему круглые сутки работать?). Воры? Да что ворам у них искать, если все подношения жрец домой уносит, масло и благовония с курильниц его жена завсегда подчищает, а позолота с венцов особо и не отколупывается, уж Игнат-то точно знает: сам с дружками по пьяни пытался. Точно, новый служка опять принялся самогон в исповедне гнать, чтобы потом "святым вином" на гуляньях приторговывать. Мало ему что в прошлый раз полдеревни потравилось? И ведь умеет же благовоний добавлять, что и не отличишь по запаху!