За колымским перевалом - [33]

— Молчит что-то. Сейчас схожу узнаю.

Жарченко присел на краешек гранитной плиты, снял сапог, размотал портянку. Сорвал листок с кустарника, заложил между пальцами и снова обулся.

— Только чур, никому не трезвонь. А то Тарков прихлопнет нашу задумку.

— Давно я смотрю, — заговорил Бутурин, — как вы клюете Таркова. Да толку не вижу. — Он рванул ветку шиповника. — Вы его вот такой колючкой, а он на вас кувалду поднял. Грохнет, так ваша жена в гробу одну фетровую шляпу крышкой прикроет. Что вы один, да еще подчиненный ему начальничек, сделаете?

— Ну уж, не один! Помнишь партконференцию?

— А-а-а! — Бутурин с остервенением хлопнул по голенищу, сапога веткой. — Комариный писк! Не то все это!

— А что, по-твоему, то?

— Мы, горняки, рабочие-коммунисты, должны сказать свое слово. Нам бояться нечего — приисковое ярмо везде найдется. Все стены заклеены: требуется, требуется!

— Что же мне, в набат ударить?

Бутурин, разгоряченно дыша, облизал языком пересохшие губы.

— Мы уже ударили.

— Кто — «мы»?

— Члены райкома. Горняки. Одиннадцать человек. Письмо послали.

— В обком?

— Прямиком в Москву! В ЦК!

Жарченко медленно вытащил из кармана носовой платок, долго мял в кулаке, вытер потный лоб. Тихо произнес:

— Зашумела тайга колымская. Значит, время подошло.

— Не верите, что ответят?

— Они перешлют ваше письмо в обком. Оттуда — в райком. Дорожка знакомая. Тарков вызовет вас по очереди и Вежливо так растолкует, как партия, в его лице, расценивает коллективные письма. А тебе, как закоперщику, прилепит ярлык жалобщика, злопыхателя и еще что-нибудь покрепче и выбросит из партии.

— Не сразу подписал я письмо. Много думал. Знаю я Таркова. Но раз подписал, теперь уже не откажусь. Только не я зачинатель.

— А кто же это такой отчаянный?

— Бекшин. Для него и хлопочу аккорд.

— Бригадир шурфовщиков?.. Ишь ты! Не старик, а кряж дубовый. Единственный, кого я побаиваюсь. Словом одним раздавить может.

На тропинке, ведущей к полигону, показался рабочий.

— Ну что там? — крикнул директор.

— Сейчас рванут. Последний патрон закладывают.

За спиной Жарченко послышался громкий голос, зовущий его. Он обернулся. Увидел Скворцову. Она стояла около дерева, прижимаясь к стволу спиной. Подходя к ней, заметил на лице девушки испуг.

— Что случилось?

— Смотрите, — она откинула полу куртки и протянула банку с проволочной дужкой.

— Где взяла?

— На шестом промприборе. Висела под днищем головной части шлюза. Вот на этой проволоке. А в днище дырка…

— Как вы заметили?

— Пеньковский давно бранится: как только отработает промприбор, снимут его, так на стоянке полно натеков песка! Решила проверить все установки.

— Вот они, зверюги, как приспособились, — Жарченко постучал ладонью по банке, несколько раз встряхнул ее и вдруг тревожно глянул на девушку. — Ох, Таня! Что же вы наделали! Зачем сами взяли банку? Вы же их спугнули!

— Так они бы золото украли! Я хотела…

— Если бы вас увидел кто-нибудь из тех, кто этим промышляет, вы понимаете, что они с вами сделали бы? Вас никто не заметил, когда вы лазили под пром-прибором?

— Все были заняты, съемкой металла.

— Бутурин! — позвал, директор. — Иди сюда!

Жарченко с трудом проткнул палец в плотную массу золотого песка, вытер палец о край банки, про-тянул горняку.

— Учись, как воровать надо; На твоем шестом, самом богатом.

— А вы за решетку на шлюзе разгон даете. Вот вам и пломба; и запоры. Вроде все предусмотрели, так они снизу приспособились. — Начальник участка взял банку за проволочную Дужку. — Килограмм, если не больше.

— Давненько, видно висит, под шлюзом приспособили, в верхней части. Через отверстие в днище промытые золотинки, как сквозь сито, в эту банку падали. — Жарченко взял жестянку из рук Бутурина, поставил на землю между ног, — Ах ты, заноза в пятку! Не ко времени вся эта заваруха. Давай, Федорыч, разворачивайся теперь. Шестой ставь на профилактику. Сам лично осмотри все остальные установки. Разберитесь с каждым человеком, который имеет прямое касательство к золоту. Я подъеду попозже с обэхээсником.

Пока Бутурин ходил к машине за тряпкой, чтобы завернуть банку, Жарченко озабоченно поглядывал на Таню.

— Пока не разберемся, Танюша, — тебе сюда, на участок, показываться не следует.

— Почему?

— Пугать тебя не хочу, сама понимать должна. Если тебя видели, то обязательно кто-нибудь толкнется с визитом вежливости. Не геройничать! Сразу ко мне.

Вернулся Бутурин с промасленной тряпкой, стал осторожно заворачивать банку, громко ворча — Водители, мать их… за душу! Тряпок чистых в машине не имеют. А мы хотам, чтобы у такого машина была в порядке.

— Игнат Федорович, — директор присел на корточки, помогая закручивать проволоку, — чужие не шатались около Промприборов?

— Вроде бы нет. Разве что Гончаренко объявлялся не так давно.

— Опять Гончаренко! — Жарченко пружинисто выпрямился. — Что делал?

— У меня остался нетронутым целик между шестым и восьмым блоками. Завалили галькой второпях: план вытягивали. Хватился, да поздно было. Так он спрашивал, будем ли мы возвращаться туда? Не отдам ли его старателям?

— Откуда такая уверенность? Вы его знаете?

— Он часто бывает у наших ребят. Бывал, — торопливо поправилась девушка и быстро глянула на Жарченко. — Последнее время реже стал появляться. Особенно они сдружились о Обойшевым. Тот от него в восторге. Начитан. Музыку любит. На гитаре неплохо играет, что-то свое сочиняет, правда, с блатным лагерным оттенком. Первое время очень интересовался, что собой представляет заочная учеба в институте. Горном. Не поможем ли мы ему в подготовке по специальным дисциплинам.