За колымским перевалом - [110]
Серафим лишь мельком глянул и тут же заревел медведем, покрывая надрывно хриплый стон жены и громкий, тревожно-радостный крик дитя, только что вытолкнутого из чрева матери:.
— А-а-а! Сука! И ты туда же! И ты девку подкинула! — Опрокинув скамейку, на которой стоял бачок с водой, вытянутыми, словно жерди, руками вышиб дверь и выскочил на улицу.
Вернулся через три дня, исхудалый, взъерошенный, с нехорошим блеском опустошенных, глубоко запавших глаз. Ковыляя, прошел в угол большой комнаты, пошарил глазами по иконам.
— Господи, заступник! За что? — не глядя на ситцевую шторку, отгораживающую высокую деревянную кровать, на которой лежала жена, крикнул — Прасковья, слышь! Колыма вскроется, посажу тебя в лодку с этой твоей… поганкой, чтоб ей… и кати с глаз моих. Не хочу грех на душу принимать.
— Чего бога гневишь, дурень, — негромко, но четко произнесла Прасковья, отодвигая занавеску. — Твое это племя, идол ты промороженный.
— Замолчь, стерва! — крикнул Серафим. — Какое племя! Мне мужик нужон! Помощник! Золото ковырять! В дело пристраивать! Сын мне нужон! Сын!
Он еще долго метался по комнате, то принимался кричать, то хрипло шептать, захлебываясь слюной. Но голос его становился все глуше и тише. Наконец устало опустился на топчан, набросил на голову полушубок и тут же захрапел, спал почти сутки.
Дочь росла непонятным для Серафима существом. Настя никогда не плакала, не мигая молча смотрела на него завораживающим взглядом таких же черных, как у отца глаз, даже тогда, когда Серафим пинком или кулаком отбрасывал дочь, угодившую ему под ноги. Настя выбросила в окно первую тряпичную куклу, сшитую матерью, а на следующий день полезла в кусты и долго рылась в траве, в кровь исцарапав руки, пока ее не Нашла. Распорола куклу, разложила на полу все лоскутки, долго разглядывала их, примеряясь, а потом принялась сшивать снова. С тех пор каждую свободную минуту она проводила в своем углу за печью и шила кукол, но чаще лесных зверюшек, удивительно похожих на тех, что приносил из тайги отец.
— Шей, дочка, шей, вырастешь — портнихой станешь, — говорила Прасковья. — С куском хлеба всегда будешь. Золотые руки тебе бог дал.
Насте шел шестой год, когда Прасковья родила сына. Роды проходили трудно. Лишь на третий день раздался громкий, требовательный крик младенца. Мальчик родился крупным, ширококостным, горластым. Серафим был доволен, хотя внешне оставался таким же нелюдимым, замкнутым. Но всякий раз, вернувшись из тайги, вечером перед сном подходил к иконе и что-то долго хрипло гудел себе под нос.
Дома он появлялся все реже. Вернувшись из тайги, надолго забирался в баню, до изнеможения хлестал себя тройными вениками из молодых веток стланика, осины-первогодки и березы. Усталый после изнурительной работы на промывке песков, распаренный горячим сухим паром заходил в дом, вытирая крупные капли, пота, и сразу подходил к люльке, подвешенной к потолку. Долго смотрел на младенца, но в руки не брал. Ткнув заскорузлым пальцем в мягкий животик мальчонки, удовлетворенно гыкал в ответ на беззубую улыбку сына.
— Блюди, Прасковья, сына пуще глаз своих, — строго говорил жене, садился за стол и жадно ел все, что успевала приготовить никогда не ведавшая, когда он нагрянет домой, Прасковья.
В тот поздний зимний вечер Серафим устало перешагнул через порог, прислонил к стене ружье. Придерживаясь рукой за косяк двери, заглянул в комнату; рядом с люлькой стояла Настя. Держась руками за край деревянной коробки, вытянувшись на цыпочках, она завороженно смотрела на крепко спавшего братика.
— Прасковья! — рявкнул Серафим.
Жена выскочила из-за печи с ухватом, которым только что подхватила горшок с кусками медвежатины. Испуганно уставилась на мужа.
— Ты что, курва, подпускаешь свою поганку к дитя? Ты глянь на ее морду, она как ведьма злобится. Она ж ему глазенки расковыряет… так твою…
Серафим рванул из рук дочери длинные, зачерневшие от старой ржавчины ножницы, кинул их к порогу. Не размахиваясь, коротко ткнул жену кулаком в лицо. Прасковья отшатнулась, упала на лавку. Серафим, дико рыча, бил до тех пор, пока не выдохся. Дрожащей рукой налил в кружку самогона, двумя глотками выпил до дна, кинул кружку в Прасковью, которая ползком пыталась добраться до постели.
— Задушу как евражку, если волосик падет с мальца!
Проснулся Серафим на следующий день к вечеру. Долго умывался, пока не кончилась вода.
— Прасковья! Подай воды, не видишь пусто, — Серафим грохнул железной крышкой по рукомойнику. Подождал. Подошел к занавеске, рванул в сторону. Прасковья лежала не раздетая, на спине, сжав на груди исхудалые руки, густо покрытые синими прожилками вздутых вен, и молча смотрела в потолок. Вся правая сторона ее лица вздулась кроваво-синим подтеком. Левый глаз заплыл, правый еле виднелся из-под кровоточащей брови.
Тьфу ты, зараза! — злобно плюнул Серафим, схватил рюкзак, сунул под мышку ружье, полушубок, сдернул с гвоздя на стоне шапку и выскочил на улицу.
Холодный поток из открытой двери густым облаком прокатился по полу. Прасковья медленно поднялась и, кряхтя, поплелась через комнату. С трудом прикрыла тяжелую дверь, опираясь на нее, долго смотрела в угол, где тускло мерцала лампадка, подошла к иконам, упала на колени.
Трое ученых из Венесуэльского географического общества затеяли спор. Яблоком раздора стала знаменитая южноамериканская река Ориноко. Где у нее исток, а где устье? Куда она движется? Ученые — люди пылкие, неудержимые. От слов быстро перешли к делу — решили проверить все сами. А ведь могло дойти и до поножовщины. Но в пути к ним примкнули люди посторонние, со своими целями и проблемами — и завертелось… Индейцы, каторжники, плотоядные рептилии и романтические страсти превратили географическую миссию в непредсказуемый авантюрный вояж.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Как же тяжело шестнадцатилетней девушке подчиняться строгим правилам закрытой монастырской школы! Особенно если в ней бурлит кровь отца — путешественника, капитана корабля. Особенно когда отец пропал без вести в африканской экспедиции. Коллективно сочиненный гипертекстовый дамский роман.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Видный британский историк Эрнл Брэдфорд, специалист по Средиземноморью, живо и наглядно описал в своей книге историю рыцарей Суверенного военного ордена святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского. Начав с основания ордена братом Жераром во время Крестовых походов, автор прослеживает его взлеты и поражения на протяжении многих веков существования, рассказывает, как орден скитался по миру после изгнания из Иерусалима, потом с Родоса и Мальты. Военная доблесть ордена достигла высшей точки, когда рыцари добились потрясающей победы над турками, оправдав свое название щита Европы.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.