За хлебом - [19]

Люди приходили в отчаяние. Реже стучали в лесу топоры, уже иссякло терпение и мужество. Работал бы каждый, кому было бы сказано: «Вот, до сих пор твое». Но никто не знал, что принадлежит ему, что другому. Все чаще слышались справедливые нарекания на уполномоченных. Люди жаловались, что их завели сюда в лес на погибель. Мало-помалу все, у кого еще оставался хоть грош за душой, садились в фургоны и уезжали в Кларксвилл. Но больше было таких, которые потратили все деньги на переселение, и им не на что было возвращаться. Они ломали руки в отчаянии, предвидя неизбежную гибель.

Наконец рубка совсем прекратилась, а лес шумел, словно насмехаясь над слабостью людской. «Руби два года, а потом с голоду помирай»,—  говорили друг другу крестьяне. А лес все шумел, словно насмехался над ними.

Однажды вечером Вавжон пришел к Марысе и сказал:

— Видать, всем тут погибать, да и нам не миновать.

— На все воля божья,—  ответила девушка,—  до сих пор бог миловал нас, так, может быть, и теперь не оставит.

Она подняла свои синие, как васильки, глаза к звездам и при свете костра казалась точно святой. Парни из Чикаго и охотники из Техаса, глядя на нее, говорили:

— И мы тебя не оставим, Марыся, зорька ты наша румяная.

А девушка в это время думала, что есть только один-единственный, с которым она пошла бы на край света, это Ясек из Липинец. Но он, хоть обещал селезнем переплыть за нею море, птицей прилететь по небу, золотым перстенечком покатиться по дороге, не приплыл к ней, не прилетел и, верно, забыл ее, горемычную.

Марыся не могла не видеть, что в колонии дела идут плохо, но она в таких уже побывала омутах, из таких пропастей бог ей помог выбраться, что никто не мог поколебать ее уверенность в небесной помощи.

Кроме того, она вспоминала, что старый пан в Нью-Йорке, который помог им выбраться из нужды и приехать сюда, дал ей свою визитную карточку, сказав, что, когда у нее будет горе, пусть она обратится к нему, а он ей всегда поможет.

Между тем положение в колонии с каждым днем ухудшалось. Люди убегали по ночам, и что с ними было потом —  неизвестно. А вокруг лес шумел и насмехался.

Но вот надорвался и старый Вавжон. Два дня он перемогался, боль переходила из позвонка в позвонок, а на третий день он уже не мог встать. Марыся пошла в лес, принесла мху, устлала им сколоченные бревна, уложила отца на эту постель и стала ему готовить какое-то снадобье с водкой.

— Марыся,—  бормотал старик,—  смерть уже идет ко мне из лесу; останешься ты сиротой одинокой на свете. Господь наказал меня за грехи мои тяжкие, за то, что увез я тебя за море и погубил. Тяжко мне будет помирать...

— Полно, отец,—  отвечала девушка,—  меня бы господь наказал, если бы я не пошла за тобой.

— Только бы мне одну тебя не оставить: отдал бы я тебя замуж, мне бы легче было помирать. Выходи за Черного Орлика, дочка, добрый он парень и тебя не оставит.

Черный Орлик, лучший техасский охотник, услышав слова старика, бросился на колени.

— Благослови, отец,—  сказал он,—  люблю я эту девушку, как свою долю. А жизнь в лесу я знаю и не дам Марысеньке пропасть.

Стоя на коленях, он смотрел на Марысю, как на икону, но она поклонилась старику до земли и проговорила:

— Не невольте меня, отец: кому я поклялась, тот и будет мне мужем, а больше никто.

— Кому ты клялась, тот не будет твоим мужем, потому что я его убью,—  ответил Орлик. —  Моя ты будешь, Марыся, моя или ничья. Все мы тут пропадем, и ты пропадешь, ежели я тебя не спасу.

Черный Орлик был прав: колония действительно приближалась к гибели. Прошло еще недели две, съестные припасы кончились. Поселенцы били уже и рабочий скот. Начала свирепствовать лихорадка. Люди то проклинали судьбу, то взывали к небу о спасении. Однажды в воскресенье старики, молодые парни, женщины и дети, преклонив колени в траве, стали хором молиться. Верхушки деревьев перестали раскачиваться; лес, казалось, слушая, смолк. И только когда голоса утихли, он снова грозно зашумел, как бы говоря: «Я тут царь, я властелин, я тут сильнее всех!»

Но Черный Орлик, который немало лет провел в лесу, поднял на него свои черные глаза и, странно поглядев, промолвил:

— А ну-ка поборемся, кто кого...

Люди, в свою очередь, поглядели на Орлика, и надежда затеплилась в их сердцах. Многие знали его еще в Техасе и питали к нему большое доверие, так как он даже в Техасе славился как лучший охотник. Парень действительно одичал в степях и был крепок как дуб. На медведя он ходил один на один. В Сан-Антонио, где прежде жил Орлик, все знали, что нередко он уходил с ружьем месяца на два и всегда возвращался целым и невредимым. Черным его прозвали за смуглый от загара цвет кожи. Одно время даже поговаривали, будто он разбойничал на мексиканской границе, но это была неправда. Орлик приносил только звериные шкуры и иногда индейские скальпы, пока местный священник не пригрозил ему отлучением от церкви. Теперь в Боровине он один ни на что не обращал внимания и ни о чем не тревожился. Лес кормил его, поил и одевал.

И вот, когда поселенцы, потеряв голову, стали разбегаться, Орлик при поддержке остальных техасцев постепенно все прибрал к своим рукам. Когда он вызвал лес на бой, у всех мелькнула мысль: Орлик что-нибудь придумает.