За гранью тьмы - [24]

* * *

К тому моменту, когда Тео возвращается из университета, отец ее уже порядком пьян и едва держится на ногах. Мутные глаза стараются смотреть прямо, нехороший огонек слабо теплится в самой глубине темных радужек, таких же, как у дочери.

Замечаю каждую деталь, каждый тонкий штрих, наблюдая со стороны, оставаясь незримым зрителем.

По крайней мере, для крупного мужчины с одутловатым, покрасневшим от чрезмерной выпивки лицом.

— Явилась, — хрипит отец Тео, приподнимаясь со старого, продавленного кресла. — Ты должна была прийти два часа назад.

Шатающейся, неряшливой походкой отец проходит через захламленную, пыльную гостиную — его собственное прибежище, куда Тео старается не заходить без лишней необходимости. Мерцает яркими картинками глянцевых шоу древний телевизор. Звук приглушен — выпив, отец Тео подолгу сидит в своем кресле, пустым взглядом уставившись в экран. Не смотрит, не слушает, окунувшись в смятые, не несущие смысла пьяные мысли.

Я коснулся его сознания лишь однажды, из овладевшей мной праздности, и ощутил только темноту, наполняющую рыхлое, сдающее тело. Заглянул глубже, воззвал во тьму, но никто не овладевал разумом отца Тео, никакая сущность не покусилась на его рассудок — он сам, по своей воле, будто становился черной сущностью.

Тео останавливается у самой лестницы, ведущей на второй этаж, пальцы ее ложатся на покрытые истершимся лаком перила. Медленно поворачивается к приближающемуся отцу.

На меня не смотрит, тонкие брови нахмурены, губы сжаты в линию.

— Пап, хватит. Иди спать, — произносит миролюбиво, но очень устало. Плечи ее напряжены, нервно стискивает ладони. Не чувствую и капли агрессии, только волнение и легкий, просыпающийся страх.

— Ты мне не указывай, девка. Имей уважение к собственному отцу, — мужчина зол. Пьяная злость наполняет его голову дымкой, скрывая ослепившую горечь. — Забыла, какой сегодня день?

Тео молчит, сглатывая. Прежде чем она отвечает, слышу, как ускоряет свой бег ее сердце. Отрываюсь от стены, делая шаг вперед, и тут же замечаю, как быстрый взгляд украдкой скользит по моей фигуре.

Останавливает, пригвождая к месту.

Смотрю прямо, раздраженный ее негласной просьбой не вмешиваться. Не люблю, когда она смотрит так, словно мои решения кажутся ей тем, чем она может управлять.

— А ты дашь мне забыть? — наконец произносит Тео. Голос ее звучит тихо и неуверенно, потому что давние опасения овладевают ей, опутывают плотными веревками.

Усиливающееся раздражение заставляет дернуть уголком рта. Моя уже естественная реакция, когда Тео чего-то боится или расстроена. Или когда решает за меня.

— На что ты намекаешь? — спрашивает отец Тео, а я смотрю на него, вспоминая тот день, когда перевернулась лодка. Вспоминаю слезы и крик в небо, когда жизнь оставила его маленькую дочь.

Неиспользованный шанс. Открывшиеся возможности, которые отмелись в сторону, как уличный мусор.

Нотка легкой грусти чуть давит на горло. Грусти не за мужчину, чьи сальные редеющие волосы безобразно прикрывают наметившуюся лысину, а за побледневшую, напряженную Тео.

— Пап, да ладно тебе, думаешь, я не знаю, что ты ненавидишь мои дни рождения? — Тео пожимает плечами, пряча смятение и зарождающийся страх за показным равнодушием. Не хочет говорить, а проснувшееся слепое упрямство диктует свои условия. — Ведь мама…

— Не смей упоминать о ней, — почти рычит ее отец, стискивая кулаки. Его зловонное дыхание, наполненное парами алкоголя, забивает ноздри, заставляя Тео морщиться.

Отмечаю каждый жест, каждое движение с присущим мне равнодушием.

Тео не желает моего вмешательства. А я не желаю повиноваться Тео.

Она оборачивается к отцу, глаза за стеклами очков изумленно распахиваются. Отец близко, слишком близко. Нависает над ней, приблизившись почти вплотную.

— А ты прекрати пить. Мне сегодня девятнадцать, пап. Девятнадцать. Сколько можно обвинять меня в смерти мамы?

Пальцы Тео сжимают деревянные перила, так крепко, что кожа белеет. Воздух вокруг нее вибрирует — иллюзия, рассказывающая мне о сильнейшем волнении.

Тео знает, что последует дальше. Так же, как и я.

Отец ударяет ее с размаху. Без капли жалости впечатывает кулак в челюсть, мажет по бледным губам костяшками пальцев. Пьяно отшатывается, наблюдая за свалившейся на ступени дочерью. Выжидает немного и ударяет по лицу вновь, с треском ломая хрупкую оправу.

Наблюдаю, как очки отлетают в сторону, отскакивают от ступеней, скользят и падают между старых, обшарпанных балясин.

Тео вскрикивает и закрывается руками, кажется вдруг до нелепого худой и нескладной. Беззащитной.

Знаю, в ней нет того, что заставило бы ее сопротивляться собственному отцу. Того, что заставило бы вскинуть голову и зажгло карие глаза внутренним огнем.

Тео не воин. Не мужчина, и никогда им не станет.

Кровь из разбитого носа заливает губы и подбородок Тео, она подслеповато щурится, лишившись очков.

Я помню цену, которую заплатил за одну, нужную мне человеческую жизнь. Помню, как лезвие Косы скользило по Нитям, помню то, что вело меня тогда — воспоминание об объятии темноволосой девчонки.

На девятнадцатый день рождения отец Тео преподнес ей незабываемый подарок — избил ее.